Мария Арбатова - Визит нестарой дамы

– Что случилось? – наконец добралась я до них.

– Вы тут свое хамье распустили, – ответила она, налила водки и выпила залпом. Глаза у нее были дикие, руки дрожали.

– Пошли, – сказала я, – а то будет вторая серия. Где ты обучалась драться?

– На курсах. – Она что-то договаривала с американцем, который, судя по всему, хотел уйти с нами. Я не понимала такой быстрый американский английский и тянула ее в сторону двери, потому что Пирогов рвался доиграть финал. Ясно было, что ему не так обидно схлопотать по фейсу, как жалко терять окученного посольского американца, который при всей нежности к загадочной русской душе теперь, видя Егорку, будет переходить на другую сторону улицы. И ку-ку, Егоркины доллары!

Вокруг нас образовалось пустое кольцо, пили на Егоркины, и сочувствие полагалось ему. Наконец Дин с американцем двинулись к выходу; сказав, что догоню, я подошла к обтираемому салфеткой по всему периметру утешаемому Пирогову.

– Скажите вашей фирмачке, Ира, что мы братву наймем, и ей мало не покажется! – сказала Егоркина жена, трудясь над кляксой икры на лацкане мужнего смокинга.

– Вы, деточка, если так заботитесь о лице мужа, следите за его руками, а то у него слишком развит хватательный рефлекс. – Мне надо было замять по-умному.

– Да у ней сиськи не растут, сиськи-то свои с кукиш, а сверху губкой надставлены! Знал бы, что с сиськами так плохо, не полез бы! – говорил Пирогов в диктофон девочке из «Свободного кайфа», возбужденной сенсацией.

– Как вы успели понять, что там поролон? Ведь все произошло быстро, как в боевике? – уточняла девочка.

– Мы, художники, мир проверяем на ощупь, у нас ошибок не бывает, – говорил Егорка с важной растяжкой, но лицо еще было перекошено агрессивно-обиженной миной.

– Выключите, пожалуйста, диктофон, – попросила я, и девочка послушалась – Ты, Пирогов, нынче совсем плохо соображаешь, – сказала я многозначительно, и Егорка врубился. Без гибкости он бы со своей настенной матерщиной никогда карьеры не сделал.

– Ну? – спросил он осторожно и тут же махнул рукой на бритую девочку: – Вали отсюда!

– Баранки гну, – ответила я, выжидая.

– Кто она такая? – Он нервно закурил.

– Вопрос не в том, кто она такая, а в том, что она будет делать дальше.

– Ну?

– Твой американец предложил ей быть свидетелем на суде. Моральный ущерб, Егорочка, нарушение частного пространства. Несколько штук баксов! Ты очень грамотно подержался за грудь, и я очень довольна, что ты, свинья, облапал американку, а не русскую, и увидишь, сколько стоит унизить бабу в цивилизованном мире. – Я прекрасно понимала, что Дин через пять минут забудет, кто ее за что хватал, но кайфовала, что Егорка вертится, как карась на сковородке.

– Может, это и ничего… А? Реклама… – задумчиво предположил Егорка.

– Рекламу ты уже бесплатно получил, все желтые газеты завтра и так напечатают тебя, лежащим рылом в салате. А за издержки по суду ты можешь купить рекламу по телику и каждый день хватать там за грудь Джину Лоллобриджиду, – ухмыльнулась я.

– Мда…Ну и как ее умаслить?

– Не знаю. Деньги ей не нужны. Разве что розы… Как говорил писатель, розы покрывают все, даже могилы. Она живет у меня.

– Ты настоящий друг, – сказал Пирогов недоверчиво.

Американец с супругой отвезли нас домой, снабдив визитками и соболезнованиями. И когда мы остались вдвоем на кухне, я ненавязчиво произнесла:

– Твой брат никогда не мог дать сдачи, когда его метелили. Он только виновато улыбался.

– Эмиграция меняет. Там пацифизм не по карману. Пришлось кое-чему научиться, когда меня несколько раз попробовали убить. Это было связано с работой фотомоделью, там из-за говенной обложки хотели убрать из конкурентов, встретили по-темному, смяли личико в оладушку… Там ведь не палата лордов, а естественный отбор. Пришлось пойти на курсы обороны. Еще при этом была плохая страховка и лечили в госпитале для бомжей. Короче, вагон впечатлений… омерзительный этот твой Пирогов!

– Однако бьешь ты, как в вестерне. – Я подумала про подложенную грудь. Женщина, работавшая фотомоделью, не научилась жить с имеющейся от природы грудью?

Я вспомнила модную портниху, у которой все округлости были усилены поролоном на липучках, мне это казалось редким плебейством и неуважением себя. Есть стилисты, рисующие форму рта сверху, а есть – выявляющие подлинную. Конечно, каждый раз можно отдельно спорить, чей результат лучше, но мне, как живописцу, всегда больно смотреть, как боятся самих себя наши девки, как активно перед тем, как обабиться, они обарбливаются. Едешь в метро – целая полка барби напротив, просто конъюнктивит начинается от этого зрелища.

Человек, не обживший тело, живет в нем всю жизнь, как в снятой квартире, в каждом взгляде видит косой и в каждом косом взгляде угрозу – сейчас хозяева квартиры придут и выгонят! Но Дин, Дин? Шикарная девка, к тому же лесбиянка, почему ей мало собственной внешности? Видимо, что-то посерьезней, уж не операция ли на груди… Я вспомнила красавицу американку, сфотографировавшуюся на обложке «Плейбоя» с удаленной грудью и классно смотрящуюся.

– В Америке сегодняшний прецедент назывался бы «добавить оскорбление к увечью», – сказала Дин раздраженно. – Из контекста вечера я поняла, что ты довольно успешна.

– Что считать успешностью?

– На слуху… – пояснила она с пренебрежительной миной.

– На слуху – это да. «Восторг толпы, зависть равных и презрение мудрецов», – попыталась я вывести тему из серьеза. Я вообще по жизни цитировала как сумасшедшая. У нас с Димкой была такая игра – кто больше процитирует? Когда мы были подростками, у нас были толстые тетради лакомых цитат, мы их меняли и продавали друг другу. Разыгрывали целые капустники: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног, в ногах правды нет, но правды нет и выше, выше тебя только звезды, звездам нет счету, считайте меня коммунистом, коммунисты, вперед…» и т. д. Мы заразили этим всю компанию. Наша английская школа считалась самой престижной в районе, и мы назначили себя золотой молодежью наших хрущевок. На моей тетради с цитатами было написано: «Кавычки напоминают мне оттопыренные уши тупицы», а на его – «Слова, слова, слова…». Не представляю, как он потом разговаривал в Штатах, выкорчевывая весь юношеский фольклор.

– Я вижу, ты от этого балдеешь.

– А я вижу, тебя это раздражает.

– Мне наплевать. Я вообще живу в другом мире.

– И тебе противно, что я в своем мире, как ты говоришь, успешна.

– Я просто представляю, сколько телодвижений приходится делать для этого.

– Ты, наверное, очень расстроишься, узнав, что нисколько. Иногда выставляться и иногда появляться, в остальном то ли везуха, то ли время мое пришло. – Какого черта я перед ней оправдываюсь?