Мария Арбатова - Визит нестарой дамы

– Твои проблемы, – ответила я за чайник. Нам вообще было удобней общаться опосредованно, например, я говорила девчонкам: «Дети, ваш отец, козел, разбросал свои шмотки в комнате и ждет, когда я обматерю его, чтобы получить свой эмоциональный десерт». Андрей с интонацией маленького мальчика отвечал: «Сейчас все уберу. И вообще, одна комната здесь моя. Лучше посмотри, что около твоего мольберта творится?» Старшая буркала: «Насладитесь разборками без меня!» А младшая хохотала: «Я живу в цирке, родители весь вечер на арене!»

Я показала Дин глазами «пошли», она кивнула, и мы очутились на улице.

– Странно ты выбирала себе мужа, – сказала Дин, подняв руку, призывающую такси.

– Димка считал, что я вышла замуж за пианиста, чтоб подчеркнуть его музыкальную профнепригодность. На самом деле Димка сам был виноват, это он выдолбил во мне нишу терпимости к фортепьянной музыке. Пока я любила Андрея, я не слышала его треньканья на рояле, а когда все кончилось, каждая нота била по мне, как кремлевские куранты.

– Это смешно – стать художницей, чтобы переиграть Димкину мать, и выйти замуж за пианиста, чтобы переиграть Димку. Не слишком ли много архитектуры, чтобы потом не уехать за ним в Америку? – спросила Дин.

– Не знаю. Может, и слишком, а что толку? Поехали на метро, видишь, они не останавливаются.

– На метро? – удивилась Дин, как будто я предлагала слетать в космос.

– Кончай выпендриваться, это быстрее.

– Ладно, даже интересно, – сказала она, нервно посмеиваясь. В метро ей было неприятно, человеческий поток, разбавленный на улице простором, транспортом, ходьбой и глазением, в метро фокусировался на ее ярком оперении. Отвыкшая от этого в Америке, она сутулилась еще больше, сжималась, перебирала что-то в сумке, обмахивалась зачем-то купленной газетой, бесконечно снимала и надевала темные очки и поправляла волосы.

Пространство перехода, набитого лотками, газетчиками, цветочницами, старухами, предлагающими котят и папиросы, бомжами, нищими и тусующимися, произвело на нее дикое впечатление.

– Что случилось? Кто эти люди? – спросила она с такими глазами, как будто объявили всеобщую эвакуацию, а я это от нее скрываю.

– Ничего не случилось. Жизнь идет, а член стоит, как говаривал один мой знакомый мент, – ответила я, бестактно игнорируя ее лесбийское отвращение к называемому предмету.

– Это так всегда теперь?

– Что – это?

– Ну это… Эти… Такие люди в переходах.

– Всегда. И люди такие всегда, просто теперь оно бросается в глаза, только убери кошелек, это профессионалы. Неужели не видишь?

– Хочешь сказать, что люди просят деньги, не нуждаясь в них? Вот та женщина с ребенком, там у нее что-то написано на табличке.

– Написано «подайте на операцию» или «беженцы из Молдавии», какая разница, что написано, посмотри на лицо.

– Лицо несчастное. Кроме того, американские газеты печатают статистику.

– Как говорит Валера, никогда не верьте статистике, которую вы не сами сфальсифицировали. Моя подруга, работающая в благотворительном фонде, сделала программу, она так и называлась «Переход». Решили оплатить лечение всех персонажей.

– Ну?

– Неделю ходили по метро, ловили. Она меня взяла, говорит, будешь профессиональным взором отличать беду от карнавала. Я же на Арбате портретами зарабатывала, почти что Ломброзо. Короче, ни одного настоящего адреса не дали, а на следующий день поменяли метровские явки, хотя мы им и документы показывали, и с больницами при них по радиотелефону договаривались. Ее чуть из фонда не уволили, когда у нее к нужному моменту оказались одни мертвые души. Потом одну тетку с мальчиком, которую в реестр вписали, обнаружили в переходе в другом конце города. Мальчик у нее в инвалидной коляске сидел, ноги пледом завернуты, паралич по легенде; мы ее за бока взяли, так она моей подруге чуть очки не разбила. А мальчишка из коляски выпрыгнул, схватил у мамки сумку да как рванет с выручкой – у них же все варианты проработаны. Тут мент появился, а моя подруга возьми да прицепись, откуда коляска при здоровом ребенке; она коляску опознала, эту партию колясок для афганских ветеранов из Германии именно их фонд бесплатно получил. С тех пор я внимательно смотрю.

– И что, благотворительную программу закрыли?

– Нет, как-то потом через районные поликлиники нашла нуждающихся.

– То есть все просящие актеры?

– В основном.

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся…

– А я и не зарекаюсь.

– В Америке людям с физическими недостатками созданы оптимальные условия жизни, – наставительно сказала Дин.

– Да кто же против? Я говорю об основном маскараде. Люди с физическими изъянами тоже сидят в переходах, но они зарабатывают деньги не на себя, для них такой вид спорта – полная психическая гибель.

Мы уже сидели в вагоне, прижатые друг к другу теснящимися соседями, и я думала, как должна вести себя, ощущая ее теплое бедро и ногу сквозь тонкий трикотаж. Сделать вид, что мне по фигу, отодвинуться, вжавшись в немытого алкаша, тактично защебетать о давке в середине дня, натужно увлечься схемой метрополитена, прижаться еще ближе, имитируя амикошонскую раскованность, когда подружки страстно лобызаются при встрече, ходят под руку и поверяют тайны, прижавшись друг к другу, как в пионерско-лагерной дружбе? В конце концов, черт с ней, пусть сама решает проблему общей неловкости, опять мне больше всех надо.

– Вы давно разошлись? – спросила Дин, как только я перестала внутренне ерзать.

– С кем?

– С Андреем.

– Несколько лет. Мы давно развелись фиктивно, когда Димка уезжал, чтобы я получила его жилплощадь. А потом… Ну потом было разное, Валера появился позже. Длинная история.

– Валера – это кто?

– Он должен завтра прилететь, увидишь. – Я знала, что он завтра прилетает, но мать своими глупостями вселила в меня странную неуверенность.

– Долго ехать?

– Еще две остановки.

– Совсем не помню Москву. Это что-то психиатрическое, мне кажется, в одиночку мне не добраться до Парка культуры. То есть пешком, наверное, дойду, хотя это долго, улицы я чувствую, а метро мимо…

– Почему ты спросила про Андрея?

– Слишком реагируете друг на друга. Может быть, не все умерло?

– Скажу тебе, положа руку на гениталии, умерло все, ради чего когда-то стали жить вместе. Какие-то вещи другие остались, но в родственном диапазоне.

– Он хорошо смотрится.

– Это его и сгубило.

– Пошел по рукам?

– Хуже. Не выбился в заметные пианисты и теперь ищет виноватых. А ведь все было для этого… кроме работоспособности. Конечно, если б ему попалась жена попроще, смотрела бы в рот, он двигался бы быстрее на этом топливе. Но я же не виновата, что мне было интересней работать самой, чем облизывать его комплексы. Он же это видел, когда женился. А теперь выясняется, что и пианистской школы у нас в стране нет, и все серьезные педагоги эмигрировали, и все конкурсы коррумпированы…