Мэри Пирс - Усадьба

– Нет, не приходит.

С галереи, где сидели музыканты, раздались аккорды. Один из музыкантов подошел к балюстраде и попросил гостей приготовиться к танцам и занять свои места. Смеясь и разговаривая, гости подчинились. Несмотря на огромные размеры зала, все едва разместились в нем, танцующим не хватало места, чтобы выполнять фигуры.

– Ты выглядишь очень сердитым, – сказала Джинни, выступая рядом с Мартином, рука в руке.

– Мне нужно сосредоточиться, иначе я все сделаю не так.

– О, это не имеет значения. Это часть веселья.

– Только для тех, кто наблюдает.

Он благополучно добрался до конца танца, и Джинни была очень довольна им.

– Ну вот видишь! Это совсем неплохо. – Она подняла к нему раскрасневшееся лицо, обмахивая себя маленьким шелковым веером. Потом, смеясь, она помахала и на него. – Ну, а теперь, если ты еще дышишь, принеси нам напитки.

Когда он вернулся с двумя бокалами, то увидел, что она беседует с Сидни Херном. Она посмотрела на него озорным взглядом и представила их друг другу.

– Кокс? – спросил Херн. – Я слышал это имя?

– Возможно, что да, – ответил Мартин. – Моего отца хорошо знают в округе. Он каменщик. И я тоже. Мы выполняли работу на фабрике вашего отца около восемнадцати месяцев назад. Пристройка к вашему паровозному депо.

– Правда? Я не знал об этом. Мой отец мало занимается сейчас заводом. Этим занимается управляющий. Что касается меня, то я никогда там не был.

– Нет? – сказал Мартин. – Тогда вам бы следовало.

– Зачем? – спросил Херн, глядя на него с недоумением.

– Если бы вы или ваш отец побывали там, то обнаружили бы, что там нарушается закон.

– О чем вы говорите?

– Я говорю про закон о детском труде, который запрещает труд детей в возрасте до девяти лет на каких бы то ни было фабриках. Но такие маленькие дети работают в Бринк-энд. По крайней мере, так было восемнадцать месяцев назад.

– А вам какое до этого дело?

– Нарушение закона касается всех.

– Бринк-энд – не единственная фабрика, где работают такие маленькие дети. Большинство фабрик в Долине делают то же самое.

– Тогда, значит, вы все-таки знаете об этом?

– Я во всяком случае знаю, что сами ткачи не обращают никакого внимания на закон. Они хотят, чтобы их дети начинали работать как можно раньше, потому что им нужны деньги.

– Они не были бы им так нужны, если бы им платили нормальную заработную плату, которая позволяла бы им растить детей, не превращая их в рабов.

– Я полагаю, что вы один из тех, кто считает, что дети бедняков должны ходить в школу до девяти лет?

– Да.

– Господи, а кто будет платить за их обучение?

– Те, у кого есть деньги.

– Вы и себя сюда включаете?

– Нет, не включаю.

– Что замечательно, что все, у кого нет денег, всегда готовы диктовать тем, у кого они есть, на что их надо тратить.

– Это делали не только те, у кого ничего нет. Я могу привести в пример лорда Эшли.

– Да? Этот лорд ваш приятель?

– Нет. Он был другом бедных.

– Но вы бедны. Вы сами так сказали.

– Не настолько, – ответил Мартин, – чтобы продавать себя в рабство на Бринк-энд-Милл.

– Послушайте, Мэсон, или как вас там зовут…

– Кокс, а не Мэсон, – поправил Мартин.

Два молодых человека смотрели друг на друга молча, глаза в глаза. Но мисс Джинни, хотя ей и нравился их спор, теперь сочла нужным прервать его.

– Я хочу напомнить вам, джентльмены, что вы оба гости в доме моего отца, поэтому не следует спорить таким образом. – Улыбнувшись обоим, она добавила: – Вам обоим должно быть стыдно, и я думаю, что вам следует извиниться передо мной за такое поведение.

Наступила пауза. Сидни Херн заговорил первым:

– Мисс Вирджиния, вы совершенно правы. Я прошу прощения за то, что позволил себя спровоцировать, и я надеюсь, что вы простите меня, согласившись подарить мне два танца.

Джинни грациозно кивнула, дала ему свою карточку и карандаш и наблюдала, как он вписывает свое имя. Когда он закончил, она еще раз улыбнулась ему, а он, кивнув ей и бросив испепеляющий взгляд на Мартина, отошел прочь и присоединился к группе гостей неподалеку. Джинни отхлебнула из своего бокала и посмотрела на Мартина.

– Теперь ты чувствуешь себя лучше, – сказала она, – когда отомстил бедному Сидни?

– Возможно.

– Ты еще не попросил у меня прощения.

– Хорошо. Я прошу прощения.

– Это трудно сравнить с извинениями Сидни, но думаю, что этого достаточно. – Она поставила пустой бокал. – Теперь заканчивай с напитками и пойдем со мной, я представлю тебя другим гостям, прежде чем снова начнутся танцы.

– Сейчас, – сказал Мартин, – я бы предпочел просто постоять и понаблюдать.

– Но ты должен пригласить какую-нибудь хорошенькую девушку танцевать, а ты не можешь этого сделать, не будучи представленным. – Она посмотрела на его упрямое лицо и сказала: – Я не знаю, зачем ты пришел, если не хочешь веселиться.

– Я веселюсь по-своему, но… – он окинул взглядом зал, – мне недостает храбрости, чтобы танцевать с девушкой, с которой я только что познакомился. Кроме того, все молодые леди, возможно, откажут мне, думая, что я ниже их.

– Ну, по крайней мере, ты можешь пригласить Кэт, – сказала Джинни. – Для этого не нужно храбрости. А поскольку она одна из хозяек, это просто твоя обязанность пригласить ее.

– Да, так я и сделаю. Немного позже.

– Хорошо, тогда я тебя покидаю.

Позже он стоял у распахнутого окна, откуда лился теплый летний воздух, с третьим бокалом вина в руке. Хотя была уже половина восьмого, было все еще светло, вечернее солнце освещало половину зала, оставляя другую в тени.

Для него было облегчением побыть одному, и хотя он по-прежнему приковывал внимание, это его больше не волновало. Джинни была абсолютно права: он почувствовал себя лучше после разговора с Сидни Херном, ярость в какой-то степени очистила его мозг, вернула ему уверенность в себе, теперь он видел, как просто чувствовать презрение к другому человеку. Херн презирал его за то, что он каменщик и плохо одет, а он презирал Херна за снобизм и лицемерие. Это открытие – что каждый человек может смотреть свысока на другого – заставило его по-новому посмотреть на свою жизнь, и сознание того, что кто-то стоит выше него, уже не вызывало у него беспокойства. Он пришел по приглашению, и если Тэррэнты принимали его как друга, то какое ему дело было до Херна?

Внезапно он почувствовал уверенность в себе, как будто теперь все было возможно, ничто в мире не могло испугать его, и это ощущение пронзило удовольствием все его существо. Тут он сообразил, что к этому может иметь отношение выпитое вино. До этого вечера он никогда не пил вина. Возможно, он слегка опьянел. Он осушил бокал и улыбнулся сам себе. «Этот, – подумал он, – должен быть последним. Следующий может все испортить».