Лавейл Спенсер - Прощение

И вот в ее жизнь вошел Роберт.

Адди тут же потянулась к нему. Какое облегчение она испытала, когда отец разрешил ему посещать их дом. Она иногда ревновала к нему Сару, которая, ей казалось, больше подходила Роберту по своему интеллекту, знаниям и чувству юмора. Но наступило созревание и с ним отношения, которые навязывал отец. Ощущение стыда усилилось. Ее чувство к Роберту было отравлено сознанием своей вины за потерю невинности и страхом, что, если они поженятся или станут любовниками и он узнает, что она не невинна, он возненавидит ее.

- Я чувствовала себя такой беспомощной, - вспоминала она. - Он мне сказал, что, если я когда-либо расскажу кому-нибудь о наших отношениях, ни один мужчина не захочет меня. И я верила ему.

- Конечно, ты верила. Он отобрал у тебя и чувство собственного достоинства.

- Мне казалось, на меня наброшено покрывало позора, и, куда бы я ни пошла, все его видят, в особенности ты.

- Я никогда ни о чем не догадывался, никогда.

- А когда я тебе рассказала сегодня обо всем, тебя это потрясло, не так ли?

- Как обухом по голове...

- Теперь представь себе мой страх, когда мне было пятнадцать-шестнадцать лет, что ты можешь обо всем догадаться. Ты бы мог почувствовать ко мне отвращение, как говорил отец.

- Может быть, и так. Кто может сказать точно?

- Каждый раз, после того как ты меня целовал, я шла к себе в комнату и плакала.

- А в тот день в сарайчике с цветами?..

- Я думала, ты тогда поймешь, что я не невинна. Я так боялась потерять тебя.

- И ты убежала, а я потерял тебя.

- Я считала, что у меня нет выбора. Я не могла больше оставаться с ним и не могла уйти к тебе.

- Ты оставила позади двух бесконечно взволнованных и обеспокоенных людей, нет, трех, считая миссис Смит.

- Мне очень, очень жаль, но я должна была сделать это.

- Куда ты направилась сначала?

- Я начала в Канзас-Сити, но одна из девушек там забеременела и отдала ребенка в приют. Это смешало все наши карты, так что я перебралась в Шайенн для разнообразия, А там одна из девушек положила в спринцовку другой толченого стекла из ревности. Из-за борьбы за богатых клиентов. Девушка чуть не умерла. Она была моей подругой. Во всяком случае, настолько, насколько это может быть в нашем деле. После этого я приехала сюда, когда началась золотая лихорадка. Но эти дома все одинаковые. Я просто сменила одну тюрьму на другую. С той только разницей, что я ненавидела мужчин все больше и больше и могла мстить сотням за то, что сделал один.

Они помолчали несколько минут. Потом она закончила:

- Ты должен знать, Роберт, я и сейчас их ненавижу.

Он ничего не ответил. Голова ее лежала на его плече, рука на его груди. "У нее есть право ненавидеть", - подумал он.

Помолчав, он тихо спросил:

- Сара знает об отце?

- Нет.

- Ты собираешься рассказать ей?

Она отодвинулась от него.

- Что это даст?

Он опять притянул ее к себе.

- Это поможет ей все понять, так же, как помогло мне.

Адди повернулась и села, подняв колени к подбородку и охватив их руками.

- Но это причинит ей боль.

Воцарилось молчание, долгое и мучительное. Нарушила его Адди,

- Мне будет стыдно рассказывать ей все это.

- Значит, он, хоть и умер, все еще имеет над тобой власть.

Она уронила голову на руки и глухо сказала:

- Да, я знаю, я знаю.

Он заронил семя; пусть оно теперь прорастет, хотя, может быть, и нет...

- Приляг, Адди. Не нужно ничего решать сегодня.

Она легла, положив голову на изгиб его руки, молчаливая и задумчивая. Он устроился рядом, слегка сжимая ее руку. Она вздохнула и стала глядеть на дверь, где золотой свет лампы и серые тени резко отделялись друг от друга. Веки ее стали тяжелыми, она заморгала, но они неудержимо смыкались и наконец закрылись совсем. Вскоре заснул и Роберт.

Она проснулась в комнате, залитой солнечным светом. Слегка пахло гарью от лампы, в которой кончилось масло, и тлел почти сухой фитиль. Простыни на постели сбились к середине, и Роберт спал, повернувшись к ней спиной. Она зевнула и попыталась потянуться, не задевая его.

Он слегка пошевелился, оглянулся через плечо и сказал:

- Доброе утро.

- Скорее, день.

Он повернулся на спину, зевнул, потянулся, положил руки за голову, потом закрыл рот, посмотрел на нее с усмешкой и предложил:

- Давай сделаем Саре рождественский сюрприз.

Она улыбнулась в ответ.

- Хорошо, давай.

Праздник Рождества имел для Сары оттенок горькой радости. Это было ее первое Рождество без отца и Адди. Хотя она с удовольствием ожидала предстоящего обеда в семействе Докинсов, они все же оставались чужими. К тому же время тянулось очень медленно до четырех пополудни - час, на который получено приглашение. Атмосфера у миссис Раундтри была довольно грустной. В зале душно, он полон мужчин, с тоской вспоминавших своих близких, оставленных дома, катание на санях, праздничные блюда (отличающиеся в зависимости от национальности и мест, откуда они были родом).

К чести миссис Раундтри следовало сказать, что она очень постаралась создать праздничную обстановку. В зале стояла елка, а к позднему завтраку подали ветчину, картофельные оладьи, яйца, фаршированные зеленью, "сладкое мясо" и редкий деликатес - настоящее свежее масло. Правда, во время трапезы не было главного: отсутствовал Ноа Кемпбелл.

Сара проснулась с мыслями о нем и вспомнила, что Адди как-то сказала о некоторых мужчинах, которые оставляют у женщин сладкий привкус. Вчера вечером у себя в комнате Сара впервые поняла обманчивость таких чувств. Целуясь с ним, прижимаясь к нему, она чувствовала, как в ней поднялось сладострастное желание - всего на несколько минут, а быть может, секунд... Он говорил, что ее желания вполне естественны, но ведь есть Заповеди, которые против них. Теперь она поняла почему.

Ноа продолжал оставаться в ее думах, яркий и импозантный - источник ее хорошего или плохого настроения. Ей казалось, что она любит его. В своих детских фантазиях она представляла любовь, как воспарение в заоблачные дали на крыльях серафимов, туда, где вокруг цветут и благоухают розы, а душа излучает радость и счастье, озаряющие все вокруг. На самом же деле любовь больше походила на падение с лошади, да еще добавлялись упреки самой себе за плохой выбор - упала, хотя могла бы выбрать Пегаса и улететь.

Нет, это был далеко не полет. Это тяжелый путь через трясину запретов и разрешений, робости и смелости, замкнутости и открытости, много лет назад заложенных в ее душу отцом, добрым христианином. Он водил ее в церковь каждое воскресенье и так уважал церковные установления, что соблюдал до самой смерти клятву верности, данную при своем бракосочетании, несмотря на побег жены из его дома.

Саре так хотелось, чтобы отец оказался сейчас рядом с ней. Как хорошо было бы сидеть с ним в одной комнате, поделиться своими мыслями и чувствами. Вместо этого она пошла к себе в комнату и стала писать письмо миссис Смит.