Мари Фишер - Судьба Лилиан Хорн

Ева, которая весело болтала о чем-то, шагая рядом с ним, показалась ему вдруг совершенно чужой.

Адвокат ван Борг еще раз посетил Лилиан Хорн, прежде чем ее перевели в место лишения свободы. Она держалась очень стойко, но веки ее удивительно красивых глаз покраснели и набухли от пролитых слез.

– Я бесконечно сожалею, что ничем не сумел помочь вам, – сказал он и взял обе ее руки в свои.

– Вам не в чем упрекать себя, – возразила она и попыталась изобразить улыбку, – даже если бы все свидетели высказались в мою пользу, эта проклятая медицинская экспертиза не оставила бы мне, к сожалению, ни малейшего шанса.

– Зря вы не послушались моего совета.

Она рывком освободила руки.

– Мне не в чем было сознаваться. Если хотя бы вы поверили мне! Ну, зачем мне сейчас-то лгать?

– Если вы действительно невиновны…

– Да, я невиновна! – Лилиан Хорн не смогла больше сдерживать слез. – Сколько мне еще твердить вам!

– …тогда ваш приговор чудовищная несправедливость, – закончил он свою фразу с искренним волнением.

Она молча боролась с душившими ее слезами. Сделав глубокий вдох, она сказала дрожащим голосом:

– А что если мы подадим на апелляцию?

Он покачал головой.

– Приговор суда присяжных обжалованию не подлежит.

Все ее надежды рухнули.

– Тогда конец.

А у него вдруг возникло ощущение, что преступник – он, а она – жертва. Он винил себя в провале линии защиты на процессе.

– Я попробую добиться возобновления процесса, – пообещал он, – правда, это возможно только при условии, что будут обнаружены совершенно новые факты, связанные с убийством и не известные суду присяжных при первом рассмотрении дела.

Ее улыбка была полна горькой иронии.

– Новые факты? Откуда же они возьмутся? Нет, нет, даже не пытайтесь вселить обманом в меня надежду. Вы это делаете из добрых побуждений, но ложное утешение не принесет мне облегчения. Мне надо смириться с реальностью.

Она опустилась на нары и обвела свою камеру взглядом, явно свидетельствовавшим о том, что она вдруг поняла, как ей вскоре будет недоставать этого скупо обставленного, но светлого и чистого помещения, где она находилась одна.

Адвокат ван Борг сел напротив нее.

– Никогда нельзя терять надежду, – пробормотал он и сам почувствовал, как банально и лживо это прозвучало.

Лилиан Хорн даже не обратила внимания на его слова.

– Сколько я вам должна? – спросила она.

– Но вы же знаете, что ваш бывший муж…

– Нет, я хочу взять все расходы на себя. Я заплатила дополнительно при строительстве своего жилья пять тысяч марок на специальное оборудование ванной комнаты. Если вы продадите квартирку и мебель, это составит примерно десять тысяч марок… Этого хватит?

– Даже с лихвой.

– Тем лучше. Тогда верните моему муженьку те деньги, что он платил за мою квартиру, пока я была здесь.

Адвокат ван Борг записал ее распоряжения и был рад, что мог занять себя этим – он боялся взглянуть ей в глаза.

– Я все сделаю, как вы хотите.

– Мои платья и туфли и все другие женские тряпки и барахло, которое не удастся продать, – распоряжалась она, – отдайте благотворительной организации. Мне было бы приятнее всего, если бы мои вещи достались молодым девушкам без средств.

– Вам следует все еще раз хорошенько обдумать, – остановил он поток распоряжений, – а что, если вас отпустят досрочно?

Лилиан Хорн засмеялась, но это походило больше на всхлипывания.

– Боже праведный, адвокат, хоть вы не говорите того, во что не верите! Ну, кто же теперь верит в чудеса?

Через два дня Лилиан Хорн исчезла за старыми, толстыми стенами каторжной тюрьмы в предместье города, а одновременно с нею и ее имя со страниц газет. И хотя дело не было забыто, особенно людьми, знавшими ее, оно считалось закрытым и стало достоянием прошлого.

Вряд ли кто сомневался в справедливости приговора. Лишь легкая тень некоторой неудовлетворенности, всегда возникающая, когда приговор выносится только на основании собранных улик, осталась в воспоминаниях об уголовном процессе Лилиан Хорн, однако и публика, и судьи видели в отсутствии признания вины самой подсудимой не больше чем ее глупое упрямство. А вынесение обвинительного приговора без ее признания только еще больше подчеркивало успех правоохранительных органов.

Для самой Лилиан Хорн, до последнего момента уверенной в том, что невозможно осудить невинного человека, мир словно рухнул. Конечно, она надеялась, что ее, скорее всего не будут до конца жизни держать взаперти. Когда-нибудь, может, лет через двадцать ее выпустят на свободу, но ей тогда уже будет за пятьдесят!

Ее жизнь была разрушена – на этот счет у нее не оставалось никаких иллюзий. Все чаще приходила мысль о том, что такой жизни лучше всего добровольно положить конец. Мешало исполнить задуманное не только то, что за ней, особенно в первые дни, постоянно наблюдали в тюрьме, и осуществить самоубийство было не так-то просто, но в ней самой что-то противилось этому. Она сама не знала, что это была за сила. Но эта сила поддерживала ее и не давала окончательно пасть духом.

Еще несколько лет назад, когда суд расторг их брак, признав ее виновной, и лучшие друзья, на понимание и сочувствие которых она рассчитывала, отвернулись от нее, она прошла суровую школу жизни. Она думала, что сумела навсегда выработать в себе недоверие к людям и безразличие к их мнению и болтовне о ней.

Теперь она поняла, что ей это не удалось. Ее приводила в бешенство одна мысль о том, что ей сломали судьбу. Она отнюдь не собиралась безропотно облегчить совесть ее судей признанием собственной вины – ведь именно так будет истолковано ее самоубийство, это ей было ясно, и она никак не хотела облегчать жизнь своим мучителям.

Больше того – она находила слабое утешение в том, что ей удалось, наконец, пусть и с опозданием, убедить адвоката в своей невиновности. Он время от времени навещал ее или посылал к ней молодого человека из канцелярии, чтобы справиться о ее самочувствии и о том, не надо ли ей чего. Однако лишь в минуты душевной слабости поддавалась Лилиан Хорн надежде, что процесс когда-нибудь возобновится снова.

Она пыталась смириться с не поддававшимся разумению представлением, что отсидит в этих унылых стенах, куда ее забросила злая судьба, двадцать лет, что составит 175 200 бесконечных часов.

Лилиан не восставала против судьбы и сберегала тем самым силы, так необходимые ей.

С самого начала она понимала, что ничего не добьется, если будет бунтовать, шуметь или досаждать надзирательницам жалобами. Наоборот, она старалась доставлять им как можно меньше хлопот, что возвышало ее в их глазах. Своей внешностью и интеллектом она заметно выделялась из отбывающих здесь заключение преступниц, родом в основном из очень низких социальных слоев. Ее привычка к чистоте и порядку тоже принесла свои плоды. Ей дали возможность навести уют в ее боксе, где от параши всегда разило запахом уборной. Цветными репродукциями она заклеила стены в тех местах, где были пятна, и отвалилась штукатурка, а под цветной скатеркой скрыла царапины и щели в крышке стола. Через три месяца безупречного поведения ей разрешили слушать радио.