Зое Дженни - Комната из цветочной пыльцы

Раз в месяц я получаю письмо от отца. Его письма всегда приходят в продолговатом конверте и никогда не бывают больше одной страницы. Вообще-то, мне следовало бы вскрывать конверт ножом для писем, медленно и спокойно. Но я с ходу разрываю конверт, читаю, поднимаясь к себе по лестнице, и успеваю прочесть письмо до конца, еще не дойдя до своей комнаты. Отец всегда передает привет Люси, но я еще ни разу не говорила ей об этом. Не хочу увидеть, как она лишь отмахнется и ни о чем не спросит. Люси еще ни разу ни о чем не спрашивала.

С кровати я вижу небо, неизменно синее. Время от времени синий прямоугольник окна пересекают птицы. Из соседней деревни доносится треск отбойных молотков. Там строят гостиницы и прокладывают широкие улицы для стотысячной армии паломников, которых ожидают в двухтысячном году в этом знаменитом месте. Я уже вижу, как человеческая масса темной волной накрывает деревню. Если я доживу до этого времени, мне будет двадцать четыре года.

От яркого света за окном у меня разболелась голова. В поисках таблетки я неожиданно оказываюсь в комнате Люси. Узкая кровать рядом с окном не убрана. За ней стоит детская кроватка, на которой рассажены старые куклы. Вместо того чтобы продолжать поиски, я начинаю разглядывать все, что находится на столе у Люси. Раньше я бы никогда этого не сделала, но сейчас я чувствую право на это, одновременно сознавая, что Люси выставила бы меня из комнаты, если бы увидела, как я роюсь в ее вещах. Под толстой тетрадью лежит фотография. На ней под деревом сидят трое, за ними озеро. Впереди Люси, полузакрыв глаза, с отсутствующим видом смотрит в сторону. Алоис положил руку ей на плечо. Его рука лежит одеревенело, будто чужеродный предмет. Взгляд Алоиса обращен к мужчине с бородой – это Паоло, галерист из города. Прошлым летом он пригласил Алоиса и Люси на вечеринку. Они взяли меня с собой, в общем-то только потому, что Алоис не хотел, чтобы я одна, а значит, без присмотра, осталась в доме. Придя на вечеринку, Алоис и Люси разбежались в разные стороны здороваться с гостями. Я никого не знала и бестолково стояла, переминаясь с ноги на ногу.

Помню, дом был полностью из стекла и светлого гранита и площадка перед ним так ярко блестела в лучах заходящего солнца, словно ее только что отполировали. Я услышала, как кто-то воскликнул: «Эта площадка идеально подходит для катания на роликах!» – что меня страшно взбесило: ведь если внимательно присмотреться, становилось ясно, что кататься по этой скользкой поверхности можно было только с риском переломать ноги.

Гости группками рассеялись по подстриженному газону. Меня удивило то, что Люси знала так много людей. Алоис их тоже знал, но, в отличие от Люси, казалось, не придавал собравшемуся обществу никакого значения. Он уютно устроился в потертом кресле под ивой, курил одну за другой сигареты «Голуаз» и, прищурившись, смотрел в небо. Я не была уверена, действительно ли он просто смотрел в небо или, может быть, таким образом наблюдал за людьми. Мне подумалось, что он владеет специальной техникой, при помощи которой просвечивает людей взглядом как рентгеном, но со стороны кажется погруженным в изучение движения облаков. Вскоре он подогнул под кресло широко расставленные ноги и закрыл глаза. Мужчины, окружившие Люси, смеялись, так широко разевая рот, что было видно их ровные зубы. На этот вечер Люси дала мне белое платье. Целый день я разгуливала в этом платье по дому, покачиваясь на высоких каблуках, и разглядывала себя в зеркале до тех пор, пока не убедилась в том, что всё в порядке. И вот я здесь, в руке бокал вина, вся как разваливающаяся статуя, с надеждой, что меня никто не заметит. Я тихо стояла под деревом и внимательно следила за муравьями, которые вереницами ползали вверх-вниз по стволу. Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Передо мной вырос долговязый молодой человек, весь облаченный в лен.

– Такое мог выкинуть только сумасброд. Он имел в виду вызывающие деревянные фигурки ангелочков на каменных цоколях, натыканные по всему газону.

– Паоло – мой дядя, и я знаю, о чем говорю, – сказал он с нажимом.

– Ты у него живешь? – спросила я.

– Только на каникулах, я их всегда провожу здесь. Будь у меня побольше денег, я бы жил в гостинице.

– Ты не любишь дядю?

– Говорю же, он сумасброд.

Он обратил мое внимание на трех павлинов, не замеченных мной раньше. Они расхаживали перед гостями с таким видом, словно ожидали аплодисментов. Пока я рассматривала павлинов, маленькие голубые глазки парня обшаривали меня.

– Павлины выступают как манекенщицы на подиуме, – сказал он, – они, наверное, долго готовились к этому вечеру.

– Животные и птицы никогда ни к чему не готовятся, – возразила я.

Он снова посмотрел на павлинов.

– В свободное время я пищу стихи, – объявил он немного погодя.

Я смотрела в его жаждущие признания глаза и совсем растерялась, потому что не знала, как принято реагировать на подобные заявления: я нерешительно перевела взгляд на верхушки ив. Затем сказала, неожиданно для самой себя, что ивы, должно быть, очень грустные деревья и их ветки так пригнулись к земле потому, что на них давит бремя всех слез мира. Еще не закончив предложение, я почувствовала, что слова выкатываются изо рта бесформенными комьями. Но парень задумчиво посмотрел в бокал и пролепетал тонким, как ручеек, голоском:

– Думаю, мы с тобой похожи, я запишу эту прекрасную мысль.

Он спросил меня, пойду ли я с ним в следующую субботу на техно-пати, скрестил два пальца и, манерно чмокнув их, присовокупил:

– Клянусь, будет крутейшая тусовка.

Не успела я ответить, как появилась Люси. Сегодня, в таком возбуждении, она была особенно красива – уже несколько недель она безвылазно сидела дома. Люси протянула студенту руку.

– Я родственник Паоло, – сказал он, и на сей раз это прозвучало как знак отличия. – Йо – ваша сестра?

– Нет, дочь, – улыбнулась Люси, хлопнула его по плечу и направилась к группке людей, громко смеявшихся в нескольких метрах от нас. Сама я не сдвинулась с места, но он неожиданно оказался за моей спиной – я почувствовала на шее его дыхание.

– А сколько тебе лет? – спросил он настойчиво.

– Пятнадцать, – ответила я не оборачиваясь.

На самом деле я была старше на три решающих года. Но было ясно, что правду говорить не стоило. Я смотрела ему вслед, на его удалявшуюся спину, вставленную в просторный льняной пиджак, и видела, как он с возмущением пробирался меж деревянных фигурок на газоне, пересек площадку и скрылся в доме. Алоис тем временем заснул в своем кресле. Мне захотелось подойти и растрясти его хорошенько. Идем отсюда, тебя ведь тоже тошнит от этого вечера! Давай уедем домой, сейчас же, немедленно. Но я молча застыла, уставившись на него. Его рот слегка приоткрылся, голова запрокинулась, руки были скрещены на животе. Рядом в траве лежала скомканная пачка «Голуаз». «Почему он курит именно эти сигареты? – размышляла я. – На свете существует, наверное, около тысячи разных сортов, а Алоис выбрал именно этот. По какой такой, черт возьми, причине?» И хотя я знала, что ни за что не отважусь спросить его об этом, я решила стоять здесь, раздумывая над этим бессмысленным вопросом, пока он не проснется.