Бетти Махмуди - Пленница былой любви

В один из дней Муди, Махтаб и я отправились в ближайшую школу. Здание было меньше похоже на тюрьму, чем медресе Зайнаб. В нем было много окон, через которые проникал солнечный свет. Однако оказалось, что эта светлая атмосфера никак не влияет на директрису, ворчливую старую женщину в чадре. Она внимательно присматривалась к нам.

– Мы хотим записать дочь в школу, – объяснил Муди по-персидски.

– К сожалению, невозможно. У нас нет свободных мест, – проворчала она.

Скрипучим голосом она дала нам другой адрес.

– Но мы пришли сюда, потому что эта школа ближайшая, – не соглашался Муди.

– Мы никого не принимаем!

Мы с Махтаб пошли к выходу. Я чувствовала, что моя дочь довольна, что не останется у этой черствой старой женщины.

– Ну что ж, – проворчал Муди, – у меня сегодня нет времени идти в другую школу. Я должен ассистировать при операции.

– Ах, так вы врач? – заинтересовалась директриса.

– Да.

– Вернитесь, пожалуйста. Прошу вас, присядьте.

Всегда найдется место для дочери врача. Муди был очень доволен, получив подтверждение своего высокого общественного положения.

Директриса решила с нами необходимые формальности. У Махтаб должна быть серая форма, еланча, брюки и большой платок, а также шарф, сшитый спереди вместо узла, более неудобный, чем русари, но удобнее чадры. Меня предупредила, что мне следует приводить Махтаб в назначенные дни на собрание матерей и дочерей.

Выйдя из школы, я сказала:

– Как можно ходить в одной форме? Она должна носить ежедневно одну и ту же одежду?

– Другие ходят так, – ответил Муди. – Но ты права. У нее должно быть несколько.

Он пошел на работу, оставив нам деньги на школьную форму. Тепло солнечного сентябрьского дня наполняло меня бодростью и надеждой. Мы гуляли с дочерью совершенно свободно. Я вступила в следующий важный этап. Когда Махтаб будет в школе, а Муди на работе, я смогу заняться решением наших проблем.

Несколько дней спустя мы с Махтаб пошли на вступительное собрание, взяв с собой в качестве переводчицы нашу соседку Малиху. Правда, она плохо говорила по-английски, но с ее и Махтаб помощью я смогла понять суть.

Собрание длилось почти пять часов. Обязательными были молитвы и чтение Корана. Затем директриса обратилась к родителям с возвышенной речью, прося о пожертвованиях для школы. Она сообщила, что в школе нет туалетов и деньги необходимы на улучшение условий.

Вечером я заявила Муди:

– Не может быть и речи. Они ничего не получат от нас. Если у них достаточно денег на такое количество пасдаров, то могут найти деньги и на обустройство туалетов.

Однако он не согласился со мной и передал щедрое пожертвование. А когда начались занятия, оказалось, что школа оборудована вместо туалетов дырами в полу.

Вскоре установился определенный распорядок. Махтаб ранним утром шла в школу. Я должна была лишь проводить ее до автобусной остановки, а после полудня ждать там ее возвращения.

Большую часть недели Муди оставался дома, занимаясь частной практикой. По мере роста его репутации увеличивалось и число пациентов. Люди особенно хвалили его методы обезболивания. Поскольку возникли определенные проблемы с посетительницами, Муди обучил меня некоторым приемам. Эти дополнительные обязанности совместно с работой регистратора отбирали у меня почти все время на протяжении дня.

Я была свободна только по вторникам и средам, когда Муди работал в клинике. Эти два дня в неделю принадлежали исключительно мне. Я могла без ограничения бродить по городу, решая свои дела.

Я снова начала регулярно навещать Хелен в посольстве. Каждую неделю я получала письма от родителей и сыновей. Я так тосковала по ним! Каждое письмо от мамы усиливало мое беспокойство: она писала об ухудшающемся здоровье отца, о том, что неизвестно, как долго он протянет. Он постоянно говорил о нас, молился о том, чтобы увидеть нас перед смертью.

Почти ежедневно я звонила Амалю. Всякий раз он спрашивал меня только о здоровье, добавляя: «Прошу набраться терпения».

Как-то раз я отправилась за покупками. Муди поручил мне заказать дубликат ключа от квартиры.

По дороге мне встретился книжный магазин. Я не могла не зайти в него.

Хозяин говорил по-английски.

– У вас есть поваренные книги на английском языке? – спросила я.

– Да, этажом ниже.

Спустившись, я нашла много старых кулинарных книг и почувствовала себя как в раю. Мне так не хватало маленьких, нехитрых радостей, таких, как чтение рецептов приготовления пищи.

Вдруг я услышала голосок девочки:

– Мамочка, ты купишь мне сказки?

И тут я увидела женщину и ребенка. Обе они были одеты в епанчи и шарфы. Женщина была высокой, темноволосой, с несколько смуглой кожей, как у большинства иранок. Она не была похожа на американку, но на всякий случай я спросила:

– Вы американка?

– Да, – ответила она. Ее звали Элис Шариф.

Элис – учительница начальной школы в Сан-Франциско. В Америке вышла замуж за иранца. Вскоре после того, как ее муж Малек защитил докторскую диссертацию в Калифорнии, умер его отец. Сейчас они приехали сюда для урегулирования наследственных формальностей. Ей не нравилось здесь, но она не опасалась за свое будущее. Их дочь, Самира, которую родители звали Самми, была ровесницей Махтаб.

– О Боже! – воскликнула я, взглянув на часы. – Мне нужно встретить дочь из школы.

Мы обменялись номерами телефонов. Вечером я рассказала Муди об Элис и Малеке.

– Нам нужно их пригласить, – сказал он с нескрываемой радостью. – Их можно познакомить с Шамси и Зари.

– Может быть, мы пригласим их на пятницу? – предложила я.

– Хорошо, – тотчас же согласился он.

С приближением полудня в пятницу он был взволнован не меньше меня. Ему сразу понравились Элис и Малек. Элис была интеллигентной, очень добросердечной, разговорчивой женщиной, всегда готовой рассказать какую-нибудь забавную историю. Присматриваясь к гостям в тот вечер, я пришла к выводу, что из всех моих иранских знакомых только Шамси и Элис казались мне действительно счастливыми. Возможно, потому, что обе знали о своем скором возвращении в Америку.

Элис рассказала анекдот:

«Один посетитель вошел в картинную галерею и увидел портрет Хомейни. Ему захотелось его купить. Хозяин назвал цену: пятьсот туманов. [13]

– Плачу триста, – предложил клиент.

– Нет, пятьсот.

– Триста пятьдесят.

– Пятьсот.

– Четыреста, – сказал клиент, – это мое последнее слово.

В этот момент вошел другой посетитель и обнаружил портрет Иисуса Христа, который ему очень понравился. Он поинтересовался у хозяина галереи его стоимостью.

– Пятьсот туманов, – был ответ.

– Беру.

Клиент отсчитал пятьсот туманов и ушел с портретом.