Бетти Махмуди - Пленница былой любви

Что за ирония судьбы: мы убегаем той же дорогой, о которой говорила госпожа Алави! Что с ней могло приключиться? Не исключено, что ее арестовали. А может быть, она уже покинула страну? Я надеялась, что ей это удалось.

– Сколько это будет стоить? – спросила я.

– Просят двенадцать тысяч долларов, – ответил он. – Не забивайте себе этим голову, пожалуйста. Вы мне вышлете их по возвращении в Штаты.

– Я вышлю деньги сразу же, – обещала я. – Спасибо вам.

– Не за что.

Почему Амаль делал все это для нас, рискуя солидной суммой и полагаясь лишь на мою порядочность? Пожалуй, в какой-то степени я знаю причину, хотя никогда не спрашивала его об этом. И прежде всего Амаль – это ответ на мои молитвы, христианские и мусульманские, ответ на совершенный мною наср, на мою просьбу к имаму Мехди, на мое паломничество в Мешхед. Мы с ним верили в одного и того же Бога.

Амаль хотел что-то доказать себе, мне, всему свету. Полтора года я была заложницей в стране, которая, как мне казалось, заселена лишь ничтожествами. Хозяин магазина Хамид первым доказал мне ошибочность моих суждений. Поступки Алави, Шамси, Зари, Ферест и некоторых других убедили меня, что нельзя выносить людям приговор заранее. Даже Амми Бозорг по-своему доказывала о своих добрых намерениях.

Мотивы, которыми руководствовался Амаль, были одновременно и простыми и сложными. Он хотел помочь двум невинным жертвам иранской революции. Взамен он ничего не требовал. Его единственной компенсацией будет удовлетворение, если операция закончится благополучно.

Закончится ли благополучно?..

Статья об австралийской семье, а также то, о чем говорил господин Винкоп, пугали меня. Я помнила его слова: «Заберут у вас деньги, привезут к границе, надругаются, убьют или отдадут в руки охраны».

Сейчас это уже не имело значения. В пятницу я могу сесть в самолет, с комфортом долететь до Америки, но никогда больше не увижу моего ребенка. Или же завтра я возьму свою девочку за руку и вместе с ней отправлюсь в крайне опасное путешествие. Мой выбор был однозначным.

Или я умру в горах, или отвезу свою дочь в Америку.

Я вышла из такси и, дрожа от холода, с трудом пробиралась по грязной улице. Скоро придет из школы Махтаб, потом Муди вернется из клиники. Вечером Шамси, Зари и Хакимы придут к нам на прощальный ужин. Все они уверены в том, что я вылетаю в пятницу. Я должна взять себя в руки и ничем не выдать своих планов.

Приближаясь к дому, я заметила Муди и Маммаля. Оба они смотрели на меня. Муди был взбешен настолько, что даже не обращал внимания на ледяной ветер и усиливающийся снегопад.

– Где ты была?! – заорал он.

– В магазинах.

– Лжешь! У тебя нет никаких пакетов.

– Я искала подарки для мамы, но ничего не нашла.

– Лжешь! – повторил он. – Иди домой. Останешься здесь до пятницы.

Итак, мне нельзя выходить из дома, нельзя пользоваться телефоном. В ближайшие три дня я буду в заключении. Он взял свободный день в клинике, чтобы остаться дома. На время приема пациентов Муди закрыл телефон в своем кабинете. Вторую половину дня я провела на внутреннем закрытом дворе, который все время просматривался из окна кабинета. Мы с Махтаб слепили снежную бабу, завязали ей ленточку любимого Махтаб цикламенового цвета.

Снова я была узницей. Мы не сможем завтра встретиться с людьми Амаля. У меня даже не было способа связаться с ним, чтобы рассказать о возникших осложнениях.

В тот вечер, готовясь к встрече с приятелями, я дрожала от страха и холода. Я старалась занять чем-нибудь руки. Мой мозг лихорадочно работал. Мне необходимо позвонить Амалю. Он должен найти выход из создавшейся ситуации. Я почувствовала еще более сильную дрожь и вдруг поняла, что стало холоднее в доме. Молниеносно созрел план.

– В доме не работает отопление, – пожаловалась я.

– Испортилось или не поступает нефть?

– Я пойду к Малихе и проверю, не случилось ли что-нибудь с печью, – сказала я в надежде, что мои слова звучат правдиво.

– Хорошо, иди.

Стараясь не обнаружить моего волнения, я пошла в квартиру Малихи. Я спросила ее по-персидски, можно ли воспользоваться телефоном. Она согласно кивнула головой.

Я быстро набрала номер Амаля.

– Ничего не выйдет, – сказала я. – Я не могу ехать, не могу даже выйти из дома. Он был дома, когда я вернулась от вас. Он что-то подозревает.

Амаль тяжело вздохнул.

– Все равно бы из этого ничего не вышло. Как раз минуту назад я разговаривал с людьми из Захедана. Там сейчас самый глубокий снег за последние сто лет. Пройти через горы невозможно.

– Что же делать? – простонала я.

– Прошу вас, не входите в самолет. Он не может втолкнуть вас туда силой.

– Не уезжай, – сказала Шамси в тот вечер, когда мы остались на минуту одни на кухне. – Не садись в самолет. Я знаю, что произойдет потом. Как только ты уедешь, он отдаст Махтаб своей сестре и снова позволит своим родственникам опутать себя. Не уезжай.

– Я не хочу ехать, – ответила я. – Я не хочу ехать без Махтаб.

Однако я чувствовала, как Муди затягивает мне петлю на шее. Он может заставить меня войти в самолет; достаточно того, что он пригрозит забрать Махтаб. Я не перенесла бы даже мысли об этом. Но в то же время не могло быть и речи о том, что я оставлю свою дочь здесь и вернусь в Америку. Так или иначе я потеряю ее.

Я не чувствовала вкуса еды, которую в тот вечер мне удавалось проглотить. Я не слышала, о чем говорят.

Ханум Хаким предложила мне пойти с ней завтра в кооперативный магазин. Это был специализированный магазин для членов мечети аги Хакима. Туда как раз завезли чечевицу, которую, как правило, было трудно купить.

– Мы должны туда пойти, пока все не раскупили, – сказала она по-персидски.

Шамси тоже хотела пойти. Я согласилась, хотя мне эта чечевица была абсолютно не нужна.

Позднее, когда Шамси и Зари ушли, Махтаб была уже в постели, а Муди в кабинете принимал последних пациентов, мы с Хакимами сидели в гостиной и пили чай. Вдруг появился неожиданный и менее всего желанный гость – Маммаль.

Он поздоровался с Хакимами, вызывающе потребовал чаю, а затем со злорадством протянул мне авиабилеты.

Полтора года, проведенных здесь в заключении, сыграли свою роль. Я потеряла контроль над собой.

– Давай, давай эти билеты! – кричала я. – Я разорву их в клочья!

Ага Хаким тотчас же принял роль арбитра. Деликатный «господин в тюрбане», наиболее разумный из всех родственников Муди, он стал спокойно расспрашивать меня. Он не говорил по-английски. Маммаль мог бы перевести, но не стал делать этого. Я с трудом объяснялась по-персидски, но отчаянно старалась, видя в аге Хакиме сторонника и друга.

– Вы даже не представляете, через что я прошла, – жаловалась я. – Он удерживает меня здесь силой. Я хотела вернуться домой в Америку, но он не позволил мне.