Бетти Махмуди - Пленница былой любви

Однако меня окружали высокомерные, уверенные в себе мужчины, перебирающие четки и бормочущие под нос «Аллах акбар», в то время как закутанные в чадру женщины сидели тихо и покорно, в позе зависимых людей.

– Я не хочу больше говорить об этом, – продолжила я неожиданно. – Я не стану отвечать ни на какие вопросы.

Я повернулась к Муди и попросила:

– Лучше забери меня отсюда.

Муди оказался в неловком положении, раздираемый желанием жены и обязанностью оказать уважение родственникам. Он ничего не сделал, но разговор перешел на другую тему – о религии.

Сын Фатимы взял с полки книжку и сделал на ней дарственную надпись: «Для Бетти. Дар от всего сердца».

Это был сборник поучительных изречений имама Али, основателя секты шиитов. Мне пояснили, что сам Магомет назначил Али своим последователем, но после смерти пророка суннитская секта пробралась к власти, получив контроль над большинством мусульманского мира. Это было по-прежнему основным предметом спора между суннитами и шиитами.

Я постаралась принять подарок так вежливо, как только могла, но вечер все же закончился конфликтом. Мы выпили чаю и вышли.

Когда мы оказались в нашей спальне в доме Амми Бозорг, Муди сказал:

– Ты вела себя бестактно. Тебе следовало с ними согласиться.

К моему удивлению мой муж разделял утверждения шиитов, придерживаясь мнения, что женщины в Иране имеют прав больше, чем кто-либо другой.

– Тебя настроили, – говорил он. – В Иране никто не ограничивает прав женщин.

Я не могла поверить. Ведь он сам видел, что иранки были невольницами своих мужей, что на каждом шагу они подвергались давлению со стороны властей и религии.

В ту ночь мы пошли в постель оскорбленные друг другом.

Нас уговорили посетить один из дворцов бывшего шаха. Когда мы оказались на месте, нас разделили в соответствии с полом. Я пошла за другими женщинами в переднюю. Здесь проверяли, не скрыли ли мы контрабанду и правильно ли одеты. На мне были манто и русари, подаренные Амми Бозорг, а также толстые черные чулки. Не было видно ни кусочка ноги, и все же я не прошла контроль. Мне предложили дополнительно надеть длинные брюки.

Объяснения Муди, что я иностранка и что у меня с собой нет длинных брюк, оказались напрасными. Вся наша группа терпеливо ждала, пока жена Маммаля, Насерин, из дома, который, благо, был рядом не принесет брюки.

Позже Муди утверждал, что этот факт не был проявлением дискриминации.

Осмотрев дворец, я почувствовала разочарование. Много овеянных легендой сокровищ было разворовано. Некоторые из оставшихся предметов были разбиты на куски. От шаха не осталось и следа, но экскурсовод рассказывал нам о бесчестно полученном им богатстве, а потом посоветовал обратить внимание на соседние трущобы и подумать о контрасте между роскошью шаха и нищетой людских масс. Мы проходили по пустым залам, а вокруг носились грязные и недосмотренные дети.

Впрочем, все это не имело для нас особого значения. Главное – мы отсчитали еще один день из тех, которые должны были провести в Иране.

Время двигалось так медленно. Как хотелось вернуться в Америку, к нормальной жизни.

Для Резы одним из самых приятных воспоминаний, оставшимся у него от пребывания у нас в Корпус Кристи, был праздник Благодарения. И он попросил меня запечь индейку.

Я обрадовалась и вручила Резе перечень необходимых продуктов.

Индейка оказалась жалкой невыпотрошенной птицей с головой, лапами и перьями. Кухня Эссей, хотя и запущенная, была оазисом чистоты по сравнению с кухней Амми Бозорг, и я с удовольствием взялась за приготовление американского праздничного блюда.

У Эссей не было противня. Она никогда не пользовалась духовкой своей газовой плиты. Мне пришлось разделить тушку на части, чтобы она поместилась в кастрюле. Я приобщила к работе Муди и Резу, которые бегали то на кухню Эссей, то на кухню Амми Бозорг.

На все это у меня ушел целый день, но в конце концов я состряпала индейку. Правда, она оказалась сухой, жесткой и безвкусной, однако понравилась Резе, Эссей и их гостям. В душе я должна была признать, что по сравнению с грязной и жирной пищей, какая подавалась нам в Иране, это было действительно божественное лакомство. Муди гордился мной.

Наконец наступил последний день нашего отпуска. Маджид пригласил нас в парк Меллят.

Это было приятно. Маджид был единственным человеком в доме Амми Бозорг с искрой жизни в глазах.

Мир бизнеса давал Маджиду столько свободного времени, сколько ему требовалось, и он тратил это время для развлечений с детворой всего рода. Из взрослых в этой семье только он хоть как-то интересовался детьми. Мы с Махтаб называли его веселым дядей.

На прогулку мы пошли вчетвером: Маджид, Муди, Махтаб и я. Ничего более приятного я бы и не могла себе представить в этот последний день нашего двухнедельного пребывания, которое, казалось, никогда не закончится.

Парк был оазисом зеленых лужаек и цветочных клумб. Махтаб так радовалась, что нашла место поиграть. Вместе с Маджидом они побежали вперед. Муди и я медленно шли за ними.

Ах, если бы я еще могла избавиться от этого идиотского пальто и платка. Я ненавидела жару и запах немытых тел, который проникал даже в этот райский сад. До чего же омерзителен был мне Иран!

Вдруг я почувствовала, что Муди сжал мою руку, нарушив тем самым шиитский обычай. Лицо его было задумчивое и печальное.

– Перед нашим отъездом кое-что произошло, – сказал он. – Ты об этом не знаешь.

– Что такое?

– Меня уволили с работы.

Я вырвала руку, подозревая подвох и чувствуя угрозу.

– Почему? – спросила я.

– Клиника хотела взять человека на мое место с окладом значительно ниже моего.

– Это неправда, – сказала я со злобой.

– Да нет же.

Мы сели на траву. Я заметила на лице Муди выражение глубокой депрессии, которая преследовала его последние два года. В молодости он покинул родину, чтобы искать счастья на Западе. Он тяжело работал, пробивался в науке, наконец получил диплом остеопата и дополнительно специализировался по анестезиологии. Мы вместе организовали ему практику сначала в Корпус Кристи, а потом в Альпене, небольшом городке штата Мичиган. Нам хорошо жилось, пока не начались проблемы. Во многих из них мы были виноваты сами. Часть возникала из-за расовых предрассудков, причиной других было наше невезение. В результате наши доходы резко упали, а профессиональный престиж Муди был подорван. Нам пришлось покинуть Альпену, которую мы так любили.

Более года Муди работал в клинике на Четырнадцатой улице в Детройте. Он согласился на эту должность только после моих уговоров, а сейчас он и ее потерял.

Будущее, однако, не рисовалось мне слишком мрачным. Сидя в парке и вытирая слезы, я пыталась утешать Муди.