Нелли Осипова - Я тебе верю

Ольга поднялась вместе с Юлей, покормила Нику и только когда молодые разъехались по своим делам, Антонина Ивановна позвала ее к завтраку.

– Я очень рада вашему приезду, Оля – можно я буду так называть вас? – начала Антонина.

– Да, конечно.

– Вы ешьте, ешьте, а то нам с вами предстоит долгий разговор, успеете проголодаться.

– Ох, вы правы, мне тоже очень, очень нужно поговорить с вами.

– Значит, наши желания совпадают, и, надеюсь, мы будем откровенны и поймем друг друга, – согласилась Антонина. – Только вот малыш не должен страдать, ему же хочется погулять.

– Антонина Ивановна, дорогая, взгляните на него – сейчас он ни за что не согласится оставить игрушки ради прогулки, а я стараюсь не ломать волю ребенка, приспосабливаться к его желаниям, конечно, если они не очень нарушают режим.

– Пожалуй, вы правы, тем более что мальчику нужно еще и акклиматизироваться, все-таки вы приехали из теплых мест, – ответила Антонина. Ей понравилось, как Ольга определила свой подход к воспитанию малыша.

Начался долгий и откровенный разговор двух женщин, двух матерей, и каждая из них страстно желала только одного: счастья для своего ребенка. Кажется, не было ничего, о чем бы они не сказали друг другу – одни и те же тревоги и опасения, надежды и ожидания сблизили их так быстро, как редко бывает в обычной, раз и навсегда отлаженной жизни. И еще в одном женщины оказались едины: обе твердо решили не вмешиваться ни советом, ни поощрением или, наоборот, порицанием в пока еще зыбкие взаимоотношения молодых людей.

– Я всегда боюсь, что мои суждения могут показаться молодому поколению устаревшими, – заметила со вздохом Ольга.

– Напрасно. Знаете, что я вам скажу: вот эти кофточки, – Антонина показала на себе, – в моей молодости назывались теннисками, теперь их зовут футболками, но от этого они не изменились, они все те же, может, только больше стало в них синтетики и меньше хлопка. И любовь, как и в прежние времена, либо есть, либо ее нет, а уж как ею распорядиться, и сейчас, и во веки веков зависит только от людей, будь они хоть ультрасовременные.

Вечером и Юля, и Алексей заметили, что между женщинами появилась какая-то родственность, если можно так сказать, искренность и согласованность во мнениях и планах на предстоящий месяц пребывания Ольги и Нику в Москве.

Утвердившись в звании кандидата медицинских наук и на должности старшего научного сотрудника, Лариса приобрела несвойственную ей прежде уверенность, порой даже безаппеляционность, что не преминули тотчас же заметить коллеги. Возможно, у нее и были на то основания, поскольку специалистом она считалась действительно хорошим, даже очень хорошим, но в клинике были и другие врачи, не менее квалифицированные, однако такой явной самоуверенности и заносчивости, как Лариса, они не проявляли. Даже при обследовании пациентов, в разговоре с ними у нее появилась новая, особая интонация, которая, видимо, должна была демонстрировать каждому, как ему повезло, что такой редкий специалист снизошел до него и взялся за лечение. Трудно сказать, осознавала ли она в себе эти перемены или все происходило на подсознательном уровне, как бы сублимируя постоянные неудачи в личной жизни. Она теперь и по улице ходила с таким надменным видом, словно все остальные прохожие не стоили даже ее мимолетного общества, то ли действительно презирала их – неизвестно, за что, – то ли изображала презрение, и тоже неизвестно, почему. Как часто мы встречаем подобных особ не только на улицах наших городов, но в офисах, поездах, на курортах, в магазинах, и волна неудовольствия и возмущения поднимается в нас. Их задранные подбородки и чуть опущенные веки, из-под которых они холодно смотрят на всех сверху вниз, ухитряясь проделывать это даже при небольшом росте, раздражают и вызывают чувство протеста – почему, по какому праву они позволяют себе такое поведение? Но не стоит так нервничать и осуждать эту нарочитую надменность – да, да, именно нарочитую, потому что на самом деле это просто поза, защитная компенсаторная реакция на несложившуюся жизнь, отсутствие рядом надежного мужчины, буйство на холостом ходу гормонов, вечная неудовлетворенность и незащищенность. И потому они живут так – ощерившись и оскалившись. Их надо понять, простить и просто пожалеть. Тогда они быстро становятся обычными, милыми, нежными, верными и трогательными женщинами, способными очаровать, увлечь, осчастливить любого привереду.

С Ларисой все так и случилось – одна неудача влекла за собой следующую, и она озлоблялась на всех и на всякого, не желая признавать за собой ошибок и промахов.

После отъезда писательского сына во Францию у нее появилась навязчивая идея выйти замуж во что бы то ни стало за француза, любого – молодого, старого, косого, кривого, но француза и обязательно богатого! Потом уехать с ним во Францию и там ненароком встретить «беглеца», чтобы показать ему, как она счастлива со своим мужем и как он, жалкий переводчик, изо дня в день выполняющий свою поденную работу, прогадал, отвергнув ее! Эта маниакальная мечта овладела Ларисой настолько, что она, как говорится, пустилась во все тяжкие: разными путями знакомилась с французами, заводила романы, каждый раз в надежде, что вот этот и есть тот самый проездной билет прямо в Париж, что так ей нужен. Но как-то так получалось, что после одной-двух встреч французы исчезали из ее жизни, словно иллюстрируя бессмертные слова классика: «Гарун бежал быстрее лани…» Собственно говоря, они не возражали против продолжения интимных встреч, но не более того. Хотя ведь есть такие французы, что женятся на русских женщинах, но с Ларисой пока никто не изъявил желания соединиться узами Гименея.

Однажды она познакомилась с милым, симпатичным французом, аспирантом по имени Жан. Он был лет на семь моложе ее, но это не стало препятствием к их сближению. Ей нравилось его имя, она всегда считала, что настоящего француза так и должны звать – Жан. Только он был не из Парижа, а из Бордо. Но и это допустимо для достижения цели – всегда можно впоследствии переехать в столицу. Жан занимался кинорежиссурой и считал, что образование, полученное в театральных вузах Советского Союза, включая и ВГИК, уникально и не имеет аналогов в других странах. Именно поэтому он и приехал в Москву.

Их частые встречи, поездки за город и походы в театр странным образом затянулись и приняли, выражаясь медицинским языком, хронический характер, а, как известно, хронические романы очень редко переходят в брак. Но Лариса проявляла спартанскую выдержку и настойчивость. И вот наступил день, когда они наконец очутились в постели, на что она возлагала большие надежды. Опустив детали, придется для полноты картины сказать: в самый патетический момент Жан, красный и весь всклокоченный – то ли от напряжения, то ли от неловкости – вдруг признался: