Адель Паркс - Мужей много не бывает

Амели принадлежит к тому типу людей, кто мужественно и с улыбкой встречает несправедливые и порой жестокие сюрпризы, подбрасываемые нам жизнью. В моем характере такая невозмутимая несгибаемость представлена лишь в зачаточной стадии. Я отнюдь не скромница-фиалка, но я так и не научилась грудью встречать жизненные трудности. Когда на моем пути возникают какие-либо проблемы или даже просто неудобства, я стараюсь не обращать на них внимания. Я знаю, что это показатель моей незрелости. Я заполняю свою жизнь беспокойством о каких-то несущественных вещах — вовсе не о тех, о каких следовало бы беспокоиться. Я убегаю, уклоняюсь и прячусь от суровой действительности. В свое время я просто ненавидела вручать начальству заявление об уходе, как бы часто я это ни проделывала. В большинстве случаев я прибегала к самому безболезненному способу — уходя с работы в пятницу вечером, я посылала электронное письмо, и ни меня, ни моего дырокола там больше никто не видел. Я также выставляла себя тряпкой в тех случаях, когда нужно было дать от ворот поворот очередному дружку. Мне легче было не отвечать на звонки, не приходить на свидания и оставлять на лестничной площадке букеты цветов, чем просто сказать кому-нибудь, что он мне больше не нравится и я не хочу его видеть.

Если сравнить Амели с совой, то я тогда страус, а моя подруга Лаура — лебедь. Сама она вам скажет, что она утка, потому что у нее заниженная самооценка. Но она лебедь.

Амели моя лучшая подруга, но я удивилась, когда она всего через несколько месяцев после гибели Бена пришла на мою свадьбу. Весь день всякий раз, когда я встречалась с ней глазами, меня пронзало чувство вины. Мне казалось, что это легкомысленно с моей стороны — быть красивой и счастливой в присутствии Амели, которая под прикрытием широкополой красной шляпы была серой от горя. Если бы я оказалась на ее месте, я бы не то что не могла выйти из дому — я была бы не в силах отойти от коробки с салфетками и еще большей коробки с транквилизаторами. Но Амели пришла на свадьбу и все время, пока там была, являла собой образец невообразимого достоинства, мужества и спокойствия. Она воплощает собой современный эквивалент британского воинского духа. Я перед ней преклоняюсь.

— Со временем ей станет легче, — говорит Филип и целует меня в макушку.

— А Лаура встретит мужчину своей мечты — такого, чтобы по уши в нее влюбился?

— Определенно, — улыбается Фил.

Я люблю его спокойную, уверенную речь. Когда я разговариваю с Амели, я не могу представить себе, чтобы ее горе утихло; и мне так же трудно представить себе мужчину, который составил бы с Лаурой счастливую пару, — начать хотя бы с того, что она никуда не ходит и никого не видит. Но когда я говорю с Филипом, я искренне верю в то, что в жизни подруг все наладится.

Мы с Филом не совсем похожи, но мы хорошо дополняем друг друга. Его напористость разбавляет мою бесхребетность. Его целеустремленность и трудолюбие заставили меня прекратить бесцельные блуждания — а ведь существовала серьезная опасность того, что я буду продолжать их до бесконечности. Моя общительность компенсирует его самоуглубленность и скромность. Мой хороший вкус в одежде спас его от того, чтобы его заклеймили старомодным болваном. А он, в свою очередь, идеально варит кофе.

— Что будешь сегодня делать?

— Сначала встречусь с Лаурой, выпьем где-нибудь кофе. Потом, может быть, схожу в спортзал. Еще я подумываю о том, чтобы разобрать зимние вещи. Упакую то, что потом нужно будет отвезти в благотворительный фонд, и попытаюсь решить, что мне надо купить на лето. — Я стараюсь выдерживать деловитый тон, несмотря на то что все мои сегодняшние дела можно описать двумя словами: «слоняться» и «валяться». Тактичности Филипа с избытком хватает на то, чтобы не замечать моей праздности — или, по крайней мере, не комментировать ее.

— Звучит неплохо. Я пойду побреюсь.

— Поцелуй меня, — требую я.

— Я тебя оцарапаю, — предупреждает он.

— Ничего страшного.

Он целует меня, и я понимаю, что я — самая счастливая женщина на земле.

Сегодня утром, как и почти каждое утро, я встала приблизительно на два часа раньше, чем проснулась. Пренебрежение Эдди ко сну прямо пропорционально моей в нем потребности. Я действую в зомбиподобном состоянии. Я могу петь, читать наизусть детские стихи, отбиваться от непрекращающегося града вопросов, каждый из которых начинается со слова «почему», — и все же, по большому счету, не бодрствовать.

Я занимаюсь Эдди в его или моей спальне по крайней мере до шести утра — времени, когда включают детское телевидение, — а потом запускаю его в гостиную, словно ракету в космическое пространство. Оставив его наедине с пультом дистанционного управления (освоен в возрасте двух лет), я снова засыпаю, но моя дрема часто прерывается — я слышу, как Эдди переключается с «Нодди» на «Черепашек-ниндзя». Он топочет ногами и желает смерти какому-то воображаемому мультипликационному злодею, а я молюсь о том, чтобы Господь сделал потолще стены в моем доме. Толстые стены, естественно, не приведут к тому, что мой сын станет выказывать меньше преступных наклонностей, — но я, по крайней мере, буду меньше знать о них.

В семь я тащу себя в душ. Вода ледяная, и я непроизвольно вскрикиваю.

— Проблемы, мамочка? — с фирменным спокойствием спрашивает Эдди.

Мне приходит в голову, что Эдди в своем возрасте еще не может представить себе, что такое настоящие проблемы. К счастью, он пока живет в состоянии нирваны, и я могу решить все его проблемы, просто купив ему порцию мороженого или пообещав пойти в парк на прогулку. Я боюсь даже представить, как буду себя чувствовать, когда он вырастет и у него возникнут какие-либо серьезные трудности. При мысли о том, что какая-нибудь девица может отшить его из-за того, что у него нет шикарной машины или он не умеет танцевать, у меня разрывается сердце. Я уже сейчас готова оторвать головы тем маленьким идиотам, которые обижают его на площадке для игр.

Никаких проблем, просто вода холодная, — отвечаю я, вытираюсь полотенцем и засовываю ногу в брючину. — Горячей опять нет.

Эдди ничуть не обеспокоен этим фактом. Я знаю, что мне повезет, если перед тем, как повести Эдди в детский сад, мне удастся вытереть ему лицо влажной губкой. Я подозреваю, что к грязи он чувствует непреодолимую тягу.

— Чертовы рабочие, наверное, переставили таймер.

— Чертовы рабочие, — откликается он, и я понимаю, что для обсуждения связанных с ремонтом забот и невзгод мне стоит поискать кого-нибудь другого.

Рабочие, которые делают ремонт в моей квартире, появляются в тот момент, когда я терзаю Эдди расческой и одновременно пытаюсь договориться с ним относительно содержимого его коробки для завтраков. Он хочет, чтобы в ней были бутерброды с джемом, пресные лепешки и кусок шоколадного кекса. Я открываю переговоры с позиции бутербродов с ветчиной, яблока и йогурта. Я с самого начала знаю, что мы ударим по рукам на бутербродах с ветчиной, пресных лепешках и шоколадном кексе. Торгуется он явно лучше, чем я.