Хилари Норман - Чары

Руди Габриэл знал, что Гидеон любит его сестру, и Константин Зелеев – тоже знал. Но Гидеон заставил Руди поклясться на Библии, что тот ничего не скажет Мадди. А Зелеев и сам не сказал бы ей ни за что – даже если б Гидеон приставил к его виску пистолет и умолял его сделать это.

В сентябре карьера Мадлен неожиданно взлетела наверх, когда менеджер по имени Джоуи Т. Каттер услышал ее пение в Лила, вечернем клубе на Второй Авеню. Последние четыре месяца она регулярно пела там три раза в неделю. Она исполняла полдюжины песенок дважды за вечер. В один из вечеров она оставила микрофон и стала изящно ходить от столика к столику, напевая для каждого гостя – словно именно только для него она приходила сюда.

Каттер, пораженный искренностью ее чуть хрипловатого голоса и ее красотой, оставил ей визитную карточку с пометкой, приглашавшей ее посетить его офис в Брилл Билдинг.

– Вы хотите стать звездой – или просто петь? – спросил он ее, не успела она присесть. Она нервничала и неуверенно смотрела на него через стол.

– Если честно?

– Абсолютно.

Мадлен посмотрела на него, и он ей понравился.

– Если честно, мне никогда и в голову не приходило стать звездой. Мне говорили, что это – плохо, и, может, так оно и есть, но все, что я хотела – это петь, – она ему улыбнулась. – И если мне удавалось петь, чтоб зарабатывать на жизнь – для меня это было просто чудо. Как сказка.

– Вы замужем?

– Да.

– А вашему мужу нравится, что вы поете?

– Очень.

– У вас есть дети?

– Один сын.

– У вас проблемы с поездками?

– Это зависит от того, куда поехать и насколько.

– А сможет ли ваш муж присмотреть за ребенком, ну, скажем, неделю?

Мадлен пристально посмотрела на него.

– Это зависит от обстоятельств, мистер Каттер. Менеджер взял маленькую сигару и стал жевать ее кончик.

– Как насчет того, если я предложу вам номер-другой в кабаре, мисс Габриэл? В таких городах, как Бостон, Майами – может, даже в Лас Вегасе?

– Это звучит очень заманчиво, – ее сердце дрогнуло.

– Я говорю пока только о сопровождающих ролях, вы понимаете?

– Конечно, мистер Каттер.

– Но вас это не заденет, – сказал он иронично, – раз вы не стремитесь стать звездой, правда?

– Вовсе нет, – ответила она честно.

– Вы – француженка, верно?

– Я из Швейцарии.

– Швейцарка, правда? – Он задумался. – Но мы все же подадим вас как француженку – это лучше идет к вашему стилю.

Он сделал паузу.

– У вас когда-нибудь выходил диск?

– Диск?

– Ну, пластинка, вы знаете. Вас когда-нибудь записывали?

– Еще нет, – сказала она. – А вы думаете, я бы могла?

– Конечно, почему бы и нет? – Каттер опять пожевал свою сигару. – Мы говорим о пробном диске, мисс Габриэл. Я занимаюсь не только певцами. Я также разыскиваю композиторов-песенников. И что же получается? Вы записываете песенку определенного автора, и ее слышит кто-нибудь из представителей известных фирм грамзаписи… Он пожал плечами.

– Иногда певец выпускает диск, который хорошо продается, и вдруг кто-нибудь вспоминает, что на пробном собственном диске голос певца звучал еще лучше. Тогда, если вам повезет, вы можете получить контракт.

Он опять сделал паузу и подмигнул.

– Только не падайте в обморок.

Мадлен, у которой никогда не было своего агента или менеджера, была в восторге, когда ее заработки стали возрастать – даже в тех нескольких клубах, где она пела уже два года. И хотя ни одно из тех кабаре, о которых говорил Каттер, так еще и не материализовалось, она уже записала несколько демонстрационных дисков. Каттер, которому очень нравился ее стиль, воодушевлял ее работать еще больше, развивать то, что дано ей природой, учил ее управлять аудиторией и наиболее выгодно подавать свою внешность и поведение на сцене.

– Но могу я просто оставаться собой? – однажды спросила его она.

– Конечно, это будете вы – но, может, чуть-чуть еще лучше.

Прошел год, как Мадлен и Гидеон оформили свои отношения. Зелеев, придя к ней однажды вечером в крошечную гримерную в Лила, сделал неожиданное предложение. Может, сказал он, уже настало время съездить в Париж и забрать Eternité?

– Теперь ты можешь официально ездить туда-сюда, ma chère, и, если честно, мне больно думать, что наше прекрасное дивное сокровище пылится в сейфе.

Мадлен почувствовала легкую дрожь. Конечно, она тоже любила ее, и ей бы тоже хотелось ее снова увидеть, но мир, в котором она видела ее в последний раз, казался ей удаленным на миллионы лет от того, в котором она жила сейчас.

– Я даже и не знаю… – проговорила она. – Там она в безопасности.

– Но она может быть в такой же безопасности и здесь, в сейфе в Нью-Йорке, – подчеркнул Зелеев. – А здесь мы сможем еще и видеть ее время от времени.

Баснословная ценность скульптуры тревожила Мадлен еще и по другой причине. Она никогда не видела в творении ее деда ничего, кроме уникального выражения его любви к Ирине – но теперь, когда это стало ее, стало принадлежать ей, сама мысль о том, что это можно продать, стала обременительна. Как еще она могла отблагодарить их всех за их доброту – и как она могла дать Валентину все то, что так хотела бы дать?

– Я не уверена, – произнесла она нерешительно.

– Я не понимаю.

Она попыталась объяснить.

– На самом деле, мне всегда хотелось бы сделать с Eternité то, чего ждал бы от меня Опи. Но что?

– Амадеус никогда не загадывал наперед, – мягко сказал Зелеев. – С него всегда было достаточно мысли, что он причастен к ее созданию. Как-то раз он мне даже сказал, что ему все, равно что с ней станет потом.

– Но он думал о ней как о памятнике.

– Ирине? Конечно. И я так думал всегда.

– И той короткой жизни, которую они прожили вместе в Швейцарии.

Мадлен колебалась, боясь ранить Зелеева.

– Я не вижу смысла привозить ее в Америку – вообще.

Лицо Зелеева помрачнело.

– Я никогда не думал, что ты можешь быть нечестной, – сказал он с вызовом.

Она была удивлена.

– Не думаю, что я сейчас нечестна.

– А я думаю, – он усмехнулся. – То, что ты на самом деле чувствуешь, ma chère, так это страх. Тебе страшна сама мысль поехать в Париж – даже ненадолго. В этот город, который дал тебе самое большое счастье – и отнял его, и причинил самую большую боль и горе.

Он сделал паузу.

– Ты просто боишься.

С этим Мадлен поспорить не могла.

– С Константином все в порядке? – спросил ее несколько дней спустя Гидеон, заглянув в Забар, где Мадлен по-прежнему работала каждое утро шесть раз в неделю.

– Я думаю, да. А почему вы спрашиваете?

– Я имею в виду не его физическое состояние.

– Тогда что же? – Она удивилась и задумалась. – Я даже не знала, что вы его видели.

– Он ходит в гимнастический зал. В Глисон'з.