Анна Берсенева - Рената Флори

– Что, Алеша? – Рената тревожно заглянула ему в глаза. – Я тебя обидела?

– Нет.

– Ты как-то переменился сразу. Алеша! – воскликнула она. – Не таись ты, ну пожалуйста! Зачем? Ты скажи, в чем дело, и тебе легче будет. И мне тоже.

– Я боюсь в себе цинизма, – помолчав, сказал он.

– Как это? – не поняла Рената.

– Очень просто. Может, это и не цинизмом называется, но это что-то… То, что мне всю жизнь было необходимо. Кроме детства, может. Тогда были необходимы другие вещи.

– Мальчиша-Кибальчиша в дачном спектакле играл? – улыбнулась Рената.

Алексей говорил твердым, даже жестким тоном, но она чувствовала какую-то глубинную наивность его слов – так же, как чувствовала его полную незащищенность.

– Да. Но это сейчас неважно.

– А что сейчас важно?

– Что ты совсем другая. Я тебя чувствую, я тебя люблю. Но ты другая. С тобой невозможно быть циничным, жестким, а я… Мне кажется, я другим быть уже не могу.

Рената подняла голову, заглянула ему в глаза. Он отвел взгляд.

– Алеша… – сказала она. – Какой же ты еще, оказывается, юный… Просто мальчишка, ей-богу! Ведь ты себя совсем не знаешь. Хотя, – тут же поправилась она, – и не можешь ты так себя знать. Для этого со стороны себя надо видеть, а такого ни один человек не может. Так что не переживай из-за фантомов своего воображения. Это я тебе как врач говорю. А не как врач… – Она наклонилась к его лицу, коснулась губами кончика брови. Очень ей нравился этот свободный разлет его бровей! – Я всего тебя чувствую, ты понимаешь? И ничего в тебе не чувствую такого, что было бы мне чуждо. Какое там чуждо! Да наоборот совсем. Ведь ты…

За стеной послышалось хныканье. Перегородки между каютами были тонкие, и слышно было даже, как Венька вертится на своей кровати.

– Можно, я к нему схожу? – спросил Алексей.

– Можно, – улыбнулась Рената. – Только не разговаривай с ним – не позволяй ему проснуться. Там у него бутылочка с чаем стоит возле кровати, он попьет и дальше будет спать.

Его не было минут пять. Рената слушала, как Венька хнычет за стеной, как громко глотает чай, как постепенно успокаивается. Алексей все-таки не удержался и что-то говорил ему – что-то приговаривал, пока Венька пил.

– Спит, – сказал он, вернувшись.

– Я думала, все-таки проснется.

– Ну уж! Думаешь, я совсем с ним не умею? Я же его с рождения знаю.

Вспомнив, как происходило Венькино рождение, Рената покраснела.

– Ну а с тобой что? – Алексей сел на край кровати, положил ладонь на ее горящую щеку. – Родов застыдилась?

– Не то что застыдилась, – пробормотала Рената, – но просто подумала…

– Подумала, что все это было слишком физиологично? Нет, все-таки в цинизме есть свои преимущества. По крайней мере, смутить меня такой ерундой невозможно.

– Хорошенькая ерунда! – возмутилась Рената. – А у кого руки дрожали?

– Конечно, дрожали, – ничуть не смутился Алексей. – Все-таки ребенка держал, не котенка – не хотелось уронить. Так что беспокоился я вполне прагматично. – И добавил, помолчав: – Может, это и объясняет…

– Что – объясняет?

– То, как я… к нему отношусь. Мне кажется, что это мой ребенок. Я понимаю, понимаю, – поспешно сказал он. – Тебе так не кажется, и не должно тебе так казаться. Если отец его умер, а ты после этого родила… Конечно, ты его помнишь. Я понимаю.

– Я его помню, – тихо сказала Рената. – Я его помню. И люблю тебя. Любовь ведь вся в жизни, Алеша. Вся она из сплошной жизни состоит. Я не знаю, правильно ли это. Но это так. И я ничего не хочу с этим делать.

– И не надо.

Он вдруг сел на кровати – так порывисто, что Рената едва успела сесть тоже, ведь ее голова лежала у него на груди.

– Пойдем на палубу, а? – сказал Алексей. – Мне… душно что-то.

Улицы были еще темны, еще освещались они ночными фонарями. Но город уже наполнялся жизнью – мелькали вдоль каналов редкие велосипедисты, в иллюминаторах соседних барж загорался свет.

Алексей и Рената обошли баржу вокруг по узкой палубе и сели на низкую скамейку под навесом. Над водой холодными клубами плыл туман. Рената поежилась, поправила у себя на плечах марокканскую шаль.

– Холодно тебе? – заметил Алексей. – Сейчас вернемся, только немного воздуху глотнем. Разбередила ты меня, – объяснил он смущенным тоном.

Они смотрели на темно-зеленую воду канала, на вереницу домов вдоль него.

– Я тоже все время думал, что ты здесь останешься, – сказал Алексей. – Или в Питер к себе вернешься. Не любишь ведь ты Москву.

– Я теперь в этом не уверена… – задумчиво проговорила Рената.

– Не уверена, вернешься или нет?

– Не уверена, что в самом деле Москву не люблю. Знаешь, с каких пор я об этом задумалась? С тех пор, как тебя встретила. Она – вся ты, Москва. В тебе ее размах, свобода ее сердечная. Это непонятно, да?

– Это понятно. – Улыбка коротко тронула его губы. – Хотя несколько преувеличено. А может, и не преувеличено. Я же ее люблю. Тоже когда-то не захотел из нее уехать… Ладно! Это потом. Все потом.

Они сидели над темной водой, смотрели, как течение несет по каналу яркие осенние листья. Куда несет, в какие города, страны? Разница между городами и странами была так же неощутима, как неощутимо было движение воды. Так, покачивает немного баржу. Если обняться, то и не чувствуется это совсем.

Алексей обнял Ренату, прижал ее к себе. Сила, которая чувствовалась в его объятии, была так же неодолима, как и трепетна.

«Сплошная жизнь, – без слов повторила Рената. – И ничего я не хочу с этим делать».