Людмила Толмачева - Мужские сны

Она ничего не обещала, не соблазняла его нарочно. Но все же послушно потащилась в этот дурацкий малинник, что стоял непролазной чащей на задах огорода.

Через пять минут появился и он. С ходу, не дав ей опомниться, не вымолвив ни единого слова, он подмял ее, навалился на нее всем телом, задушил долгим поцелуем. Если бы она позволила себе хоть малейшую слабину, размякла под его натиском, то закончилось бы все очень плохо. Но интуиция не подвела ее. Она начала бороться сразу же, с первой секунды. Едва он оторвался от ее губ, как она больно укусила его за подбородок, а затем, извиваясь змеей, сумела ослабить его хватку и вырваться на свободу. Она вскочила на ноги и побежала между грядками к калитке. Но он догнал, схватил ее распущенные волосы, рванул на себя. От боли она присела, но тут же выпрямилась, повернулась и влепила ему такую звонкую пощечину, что он еще долго стоял среди огорода, ошеломленный, злой на себя и на нее и бесконечно несчастный.

Так они и расстались. Рано утром она села в автобус, который довез ее до станции, и на поезде укатила в город, умчалась от своей некстати зародившейся, бестолковой любви, чтобы не вспоминать, не жалеть, не видеть во сне.

Татьяна тяжело вздохнула, перевернулась на другой бок и попыталась уснуть, но растревоженная воспоминаниями душа рвалась на волю. Уже рассвело. На востоке небо окрасилось в нежно-голубой цвет, по которому прошли три росчерка желто-розовой зари.

«Пойду-ка я на речку», – подумала Татьяна и решительно поднялась с постели. Она причесалась, надела легкий брючный костюм, шлепанцы, сложила в пакет купальник, большое полотенце, солнцезащитные очки и новый, нечитаный бестселлер. Внизу она нос к носу столкнулась с Павлом Федоровичем, направлявшимся на кухню.

– Танюшка, что за раностав такой, а? Спала бы да спала, дышала деревенским воздухом. На то и отпуск, чтобы отсыпаться.

– Не спится на новом месте, дядь Паш. Я сейчас, только умоюсь.

Она закрылась в ванной, а через пять минут они сидели на кухне за крепким чаем.

– Мне вот тоже не спится, – пожаловался Павел Федорович. – Ну, мое дело стариковское. А вот ты себя не жалеешь. Смотри, как похудела. Я ведь помню тебя девчонкой, крепкой да ладной. Все, как говорится, при тебе было.

– Ну, вспомнили! А куда эти двадцать лет девать? Они кого угодно укатают, как те горки сивку.

– И то правда. Укатают. А я… Он махнул рукой, уткнулся в чашку.

– Что, дядя Паша? Говорите! По себе знаю. Когда выскажешься, на душе легче.

– Эх! Не спится-то мне не потому… Я ведь…

Он поднял на нее свои отцветшие синие глаза, и они наполнились слезами. Он полез за платком, закашлял, отвернулся.

Татьяна взяла его за руку обеими ладонями, сжала ее, затем погладила.

– Маруся каждую ночь приходит, плачет, к себе зовет, – признался старик и шмыгнул по-ребячьи носом.

– Зовет? Но есть старинная примета: если покойный зовет, надо на кладбище сходить, помянуть, в церкви свечку поставить.

– Бываю я на кладбище. Не будешь же туда каждый день ходить. Что люди скажут? А церковь… Далеко от нас действующая церква. Стар я ездить в такую даль, а наша-то так и стоит порушенная, еще с советских времен. Щас, правда, рестра… тьфу! ремонтируют ее, но мне не дожить. Больно долгая эта песня. Денег-то нет. И спонсеров этих не могут отыскать. Щас ведь по всей Руси рестра… Господи, не поддается мне это слово!

– Реставрация?

– Она самая. Повсюду церквы восстанавливают, спонсеров-то и не хватает.

– Я в городе обязательно за упокой души тети Маруси свечку поставлю. Обещаю.

– Спасибо, милая. Ты бы поела чего-нибудь. У Надежды полно продуктов со вчерашнего осталось.

– Нет, спасибо. По утрам в меня ничего не лезет.

– Ну так ступай на речку, отдыхай вволю!

«День будет чудесный», – подумала Татьяна, глубоко вдыхая свежий, чуть сыроватый от близости реки воздух. Она спустилась с обрывистого берега к Огневке, заросшей с обеих сторон кустами ивы. Пройдя метров сто вдоль реки, она нашла все же открытое место, где можно было полюбоваться плавно текущей водой. Скинув шлепанцы, потрогала ступней воду и удивилась ее теплу. «Можно и окунуться», – оглянулась Татьяна. Вокруг не было ни души. Со стороны села, оставшегося там, наверху, доносились дружное коровье мычание и звонкие в утренней тишине удары пастушьего кнута. «На выгон буренушки отправились», – ласково прошептала Татьяна и пошла к ближайшим кустам, чтобы переодеться. В воду она входила долго и боязливо. Наконец, привыкнув к ее температуре, Татьяна поплыла на середину неширокой в этом месте речки. Она наслаждалась тишиной, запахом и чистотой воды. Перевернувшись на спину, долго смотрела в бирюзу высокого неба. Вдоволь накупавшись, она улеглась на полотенце и начала читать книгу. Но бессонная ночь все же сказалась. Ее так разморило на солнце, которое уже к восьми часам начало припекать, что она, с трудом поднявшись, перешла в тень, за кусты ивы, и, расстелив полотенце в высокой, мягкой траве, а для профилактики подложив еще и свой брючный костюм, легла на бок и тут же уснула.

Ей показалось, что кто-то ссорится. Она открыла глаза и тихонько застонала. Рука и нога онемели от долгого лежания на одном боку. Сквозь высокую траву она ничего не видела. Где-то совсем близко раздался женский голос, готовый вот-вот сорваться в истерику. Татьяна застыла на месте.

– Андрей! Ну что ты молчишь? Ведь я ради тебя сюда пришла. Вот хожу за тобой, даже бегаю как девчонка. Но тебе это не нужно. Всё? Я тебе надоела? Быстро же наша любовь прошла!

– Любовь? – переспросил глуховатый мужской голос. – Впрочем, если тебе так угодно…

– Ах вот как ты заговорил! А кто еще месяц назад обнимал меня и называл русалкой? Не ты? «Ах, какие у тебя руки! Точно крылья!» Не помнишь, кто эти слова шептал?

– Оксана, – снова раздался мужской голос с явными нотками осуждения и равнодушной усталости.

– Я двадцать пять лет Оксана! – крикнула женщина и зарыдала.

Татьяна чувствовала себя как в западне. «Ах, как неловко, черт меня подери! Залезла в эти кусты и дрыхну, будто бомжа бездомная! В моем-то возрасте! Как, спрашивается, сейчас им покажусь? Подумают, что подслушиваю». Она решила сидеть в кустах до последнего, пока эти двое не рассорятся окончательно и не уйдут. Ждать пришлось недолго.

– Не подходи ко мне! Жалости твоей мне не надо! Прощай! – выкрикнула женщина и, очевидно, ушла.

Татьяне надоели эти прятки. Она оделась и пошла в сторону села.

Когда она вышла на открытую лужайку, поросшую кашкой и одуванчиками, то увидела удаляющуюся вдоль берега фигуру мужчины в шортах и черной футболке. На плече у него висел плоский ящик. «Наверное, этюдник», – подумала Татьяна и огляделась, машинально ища глазами его собеседницу, но женщина, видимо, поднялась наверх и ушла в село.