Наталья Потёмина - Планы на ночь

— Почему?

— Потому, что я уезжаю.

— Почему не можем? — не унималась я.

— Потому, что я уезжаю в Германию.

— И что?

— Ты не сможешь приехать ко мне.

— Почему?

— Я не знаю, как тебе объяснить… Это невозможно.

— Хорошо, — согласилась я, — я буду ждать тебя здесь. Вернее, мы. Я и наш ребенок.

— Я не могу так поступить с тобой.

— Почему?

— Потому что несу ответственность за тебя. А ты сама не понимаешь, что тебе предстоит, если это произойдет.

— Мне все равно.

— А мне нет.

— Ты меня любишь?

— Ты знаешь.

— Значит, ты должен! Ты обязан сделать это!

— Ты не понимаешь, что говоришь, — сказал Леха, вставая.

— Ты что, испугался?

— Я испугался?

— Если ты сейчас уйдешь, мы больше не увидимся никогда.

Он постоял в нерешительности, потом снова сел рядом со мной на диван и взял меня за руку. Я легла на спину и потянула его за собой. Он лег на меня, и я широко раздвинула ноги. Мы долго томительно и ожесточенно боролись друг с другом, потея, уставая, откидываясь на подушки и снова бросаясь друг на друга с какой-то жадной неистребимой яростью. Я старалась помочь ему, направляя его движения руками, но он отбрасывал мои руки и сам пытался пробиться в узкий и тесный проход, но что-то внутри меня сжималось и не пускало его внутрь, что-то резиновое и пружинистое судорожно натягивалось и сопротивлялось.

Промучившись друг с другом не менее трех часов, мы оба вышли из боя израненными, измученными, еле живыми, но непобежденными. Мы оба остались девственниками.

Через неделю он уехал. Еще через полгода мы с мамой перебрались в Москву. С Алешей мы больше никогда не виделись.

— Что тебя не устраивает? — горячилась Юлька утром в понедельник на наших ставших уже привычными кухонно-офисных посиделках. — Ты как клюква в сахаре: сладкая снаружи, кислая внутри. Что ты все копаешься в себе, выискиваешь каких-то тараканов, выуживаешь их на свет божий и любуешься. Ведь все хорошо! Не мужик, а тульский пряник. Большой, сладкий, да еще с картинками! Живи! Радуйся! Пока не отняли.

— Уж лучше бы отняли, — кисло, как и положено клюкве, ответила я.

— Ты просто запрограммирована на отнятие. Тебя хлебом не корми, дай почувствовать себя брошеной. Тебя жизнь хоть чему-нибудь может научить или нет? Чего ты разнюнилась? Плохо тебе, что ли?

— Мне хорошо, Юля. Мне очень хорошо и очень плохо одновременно. Как будто я получила то, чего совсем не заслуживаю, чего не отработала, не отстрадала, не выпросила.

— Это ты-то не отстрадала? — задохнулась Юлька. — Один Бородин чего стоит. Сколько он тебе нервов вымотал, сколько жизни забрал. Не отстрадала она. Мало ей. Мазохистка хренова.

— Не ругайся, — попросила я ее. — Наверное, у меня судьба такая — создавать своим близким все условия для того, чтобы они от меня ушли. Болезнь такая. Комплекс сиротства.

— Ё-мое! — всплеснула руками Юлька. — Сиротина моя бедная. Насколько я знаю, с папой-мамой у тебя все в порядке. Были, есть и будут.

— Все так и не так, — тихо сказала я. — Ты вот просила дневник вести… Воспоминания там всякие, комплексы…

— Да ну! — пришла в восторг Юлька. — Неужели ведешь? А я и забыла совсем.

— Не то чтобы веду, — ответила я, — но думаю иногда о том, что было со мной давно, в самом детстве. И мысли мои как сны: приходят и уходят сами, оставляя только разочарование и горечь. И так жалко себя становится, хоть плачь. Ничего вроде особенно плохого не было… Жива, здорова и даже весела. А все равно как-то не как у людей.

— Дура ты и не лечишься. Воспоминания у нее. У кого их нет?

— Сама же заставила! — обиделась я. — А я теперь уже без них не могу. Они все по порядку должны пройти, как сериал. И сами кончиться. Я так чувствую.

— И какую серию сейчас смотрим?

— Я не знаю, — растерялась я.

— Но хоть про что кино, ты можешь мне сказать?

— Про детство, отрочество, юность.

— Нет, тебе точно надо в психушку. Там тебя вылечат и все объяснят.

— А мне ничего объяснять и не надо. Я уже сама все поняла. Почти.

— Все! Больше не могу! — заорала Юлька. — С тобой чокнуться можно! Загрузила по полной программе. Легче надо, Маня, жить. Легче и веселее. А сейчас все, хватит! Целую, помню, люблю и опаздываю. У меня встреча с Сам Самычем. Звони, Маня, не пропадай.

Так было всегда. Моя дружба с Юлькой порой меня саму ставила в тупик. Эмоционально, интеллектуально и даже сексуально мы были далеки как две планеты. Никакой дружбы, а тем более любви теоретически меж нами быть просто не могло. Но, видимо, правы те, кто говорит, что притягиваются друг к другу только разноименные заряды. У одного имя Плюс, у другого — Минус. И только в столкновении их интересов, в их взаимной разно-полярной подпитке, в их целостности и приспособленности друг к другу рождается зыбкая на вид и твердая на ощупь обыкновенная женская дружба, похожая на общность разнояйцевых близнецов, таких разных снаружи и одинаковых внутри.

Со своим вечно другим и особым мнением Юлька помогала рассмотреть мою личную жизненную ситуацию как будто со стороны. И довольно часто я соглашалась с нею, а порой даже шла у нее на поводу, закрыв глаза и полностью доверившись ее интуиции и богатому жизненному опыту.

Но сегодня она не успокоила меня, а, напротив, подогрела во мне все мои опасения и тревоги.

Что вообще происходит? Где я нахожусь? В начале или в конце? В какой фазе отношений, в каком периоде, на какой амплитуде? К чему мне готовиться, чего ждать?

Сначала были шуточные, но так похожие на всамделишные предложения руки и сердца, потом мы готовились жить вместе долго и счастливо и умереть в один день, потом я представляла себя матерью-героиней с подвешенной к шее банановой гроздью разновеликих, разномастных и разнополых детей. А что мы имеем на сегодня? «Выходи из машины», «Не надейся на будущее», «Брошу, но не сейчас». Что еще готовит нам день грядущий? Казнь с отсрочкой исполнения?

Чего я испугалась, чего нафантазировала, что притянула к себе за уши? Чем плох, используя Юлькину терминологию, мой пряник? Или кнута захотелось? Или не бывает пряника без кнута? Еще острее получается, ярче.

Наденьте мне на запястья железные браслеты, защелкните их в изголовье громадной кровати, снимите с меня кожаное черное белье и любите меня до крика, до крови, до смерти. Пытайте меня, мучайте, наслаждайтесь. Все вытерплю, все вынесу, все приму от вас с болью и радостью. Гордой Мане все нипочем. Все — между радостью и болью.

Во вторник Никита пропал. Я не сразу это поняла, но именно со вторника он перестал мне звонить. Ближе к выходным я забеспокоилась. Никогда раньше он не давал знать о себе так долго. Я звонила ему на мобильный, но номер был заблокирован. Я съездила к нему в мастерскую, но и там его не было. В воскресенье я, насмерть перепуганная, позвонила Антону.