Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

— Пойдемте, Федор, пойдемте! — закричала Танька.

Я и забыла сказать, что она в него влюбилась с первого взгляда и не сводила глаз целый вечер. А что ей? Ведь не выгонит же ее Зинаида на мороз из собственного дома.

Когда мы вернулись, Макаров налил всем по полному фужеру коньяка и провозгласил тост за человека, который так много сделал в судьбе Зинаиды, — за Кузьму Савельевича, того самого противного начальника, с кем Зинаида пела частушки.

Макаров стоя лихо махнул свой фужер и строго посмотрел на остальных, особенно на Зинаиду. Ей ничего не оставалось, как тоже вытянуть свой фужер. У нее, бедняжки, даже по подбородку коньяк потек, но все на нее смотрели и подпевали: «Пей до дна, пей до дна!»

Потом пошли тосты за весь славный Ресторанторг. Кузьма Савельевич, как потом выяснилось, и был его директором. Потом пили за его главного бухгалтера — им оказался тот, что пялился на меня, и за начальника отдела снабжения, который давно уже спал за занавеской. За него Зинаида тоже хотела пить стоя, но встать с дивана не смогла и выпила сидя.

Потом за начальством приехала персональная машина, и Макаров тащил на себе снабженца, как куль с песком. Мы с Танькой помогали ему, несли ноги снабженца в ботинках с галошами. Снабженец был очень длинный, и его ноги волочились по лестнице.

Когда мы вернулись, Зинаиды в комнате не оказалось. Мы отыскали ее спящей в туалете. Хорошо, что она забыла закрыться на крючок… Мы с Танькой привели в порядок ее одежду, и Макаров отнес ее в комнату, за занавеску. Когда он вышел оттуда, то посмотрел на часы и как бы про себя заметил:

— Сорок три минуты…

— Что? — переспросила Танька.

— Сорок три минуты ей надо поспать, — сказал Макаров, кивая на занавеску. А я отвернулась, чтобы скрыть внезапно выступивший на щеках густой румянец… Оказывается, он все специально подстроил!

В ту пору я легко краснела, особенно тайным своим мыслям, которые не всегда решилась бы повторить вслух.

Мы попробовали попраздновать втроем, даже шампанского выпили, но веселья как-то не получилось. Танька все рвалась танцевать с Макаровым и бесцеремонно приставала к нему: «Расскажите нам про войну, Федор!» Но танцевать Макаров категорически отказался, чтобы не разбудить музыкой Зинаиду, а рассказать про войну обещал в другой раз.

Вскоре на Татьяну напала неудержимая зевота, и я засобиралась домой.

Макаров велел Таньке ничего не убирать, а прилечь отдохнуть на диване и дожидаться его. А он проводит меня до дому, подышит немного воздухом, вернется и поможет ей. Они потом еще чаю попьют с шоколадными конфетами из большой подарочной коробки, которую принес кто-то из начальства. Он ее при этом назвал сестренкой, и она, блаженно улыбнувшись, как послушная девочка прилегла на диване. Макаров заботливо укрыл ее шалью.

На улице было прекрасно. Горели фонари, шел мягкий крупный снег, похожий на куски ваты, из многих окон слышалась музыка, везде разная, пахло мандаринами, и тротуары были девственно белыми. Не было видно даже следов от машины, которая приезжала за начальством, вроде ее и не было вовсе… Деревья стояли мохнатые, как рожки у молодого оленя. Я вдохнула полной грудью и выдохнула из себя все мерзости этой вечеринки.

— Когда-нибудь я встречу Новый год в лесу, среди красивых деревьев, — сказала я.

— А кто же вас будет охранять от голодных волков? — тут же подхватил разговор Макаров.

— Вас позову. — Я серьезно посмотрела в его светящиеся в лучах фонарей глаза. — Пойдете?

— Я уже пошел, — так же серьезно сказал Макаров, залезая в мою просторную муфту, пропахшую бабушкиной «Красной Москвой». Это было так внезапно, так откровенно, руки были такими горячими, ищущими, что я от неожиданности захлебнулась холодным острым воздухом и на мгновение потеряла дыхание.

— Двуногие волки опаснее лесных… — прошептал он и вдруг приблизил свои заиндевевшие усы к моему беспомощно хватающему воздух полуоткрытому рту. Я почувствовала крошечные льдышки на губах и не сразу сообразила, что надо что-то делать: или ответить на поцелуй, а этого я еще толком не умела, или сжать губы и попытаться отстраниться, что было еще не поздно, так как руки его блуждали по моим в муфте, ставшей тесной и таинственной. Но я так и стояла, дыша ртом сквозь его усы и чувствуя, как льдинки тают от нашего слившегося дыхания.

Он сам отстранился от меня и хрипло прошептал:

— Какие у тебя руки…

— Какие? — наконец закрыв рот, спросила я.

— Зажигательные… Я как будто всю тебя обнимаю…

Я выдернула руки из муфты, он поймал их, соединил ладонями и сжал сильно-сильно.

— Мне пора домой, — сказала я.

— Конечно, — сказал он и улыбнулся, обнажив все свои крепкие частые зубы. Я подумала, что только что касалась этих зубов своими, и у меня даже закружилась голова. Он тихонько потянул меня за руки к себе. Я резко отвернулась, избегая поцелуя, хотя больше всего на свете мне хотелось, чтобы он взял мою голову своими горячими, нетерпеливыми руками, нежно повернул к себе и поцеловал, а я бы ответила ему по-настоящему, хотя как это — по-настоящему — и сама не знала…

И он засунул мои руки обратно в муфту, властно взял мою голову в ладони, повернул, приблизил к себе и впился в сжатые губы. Его язык проник мне в рот, и я инстинктивно потянула его в себя, одновременно выталкивая его своим. Язык его был слаще мороженого, а усы восхитительно пахли папиросами, коньяком и каким-то горьким одеколоном.

Ноги мои подогнулись в коленках, а тротуар поплыл куда-то вверх и вбок. В последний момент я успела высвободить руки из муфты и обхватить его за шею, не то непременно бы рухнула на землю.

Макарова мое невольное объятие подстегнуло. Он словно железными клещами обнял меня за талию и притянул к себе с такой силой, что я невольно застонала. От этого звука его поцелуй сделался еще крепче, еще ожесточеннее. Мне стало больно и захотелось слиться, срастись с его твердыми жадными губами, горячим, настойчивым, сладким языком.

Я не знаю, сколько мы так простояли. Потом у меня целый день болели губы и почему-то скулы. Этот мой первый поцелуй, похоже, был самым долгим и самым острым в моей жизни.

Сейчас я точно не помню, но, кажется, умудрилась тогда сжать бедра и испытать размытый во времени и в моем теле непрекращающийся оргазм. Или мне даже не пришлось сжимать для этого бедра. Или мне это показалось, потому что все мое тело и душа от этого поцелуя пришли в состояние волшебного, бесконечного экстаза.

Нас спугнул стук двери. Во двор вывалилась веселая студенческая, по всей вероятности, компания и с молодым здоровым хохотом принялась играть в снежки. Мы присоединились к ним. И это было очень кстати, потому что, если б не эти ребята, мы в конце концов повалились бы в снег, прямо не сходя с места…