Перси Шелли - Новое платье королевы

Человека, к которым связана эта история, я не видел уже несколько лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой, или он просто переехал в другой город, не успев поставить меня в известность — в последнее время мы встречались довольно редко. Был период, когда я ездил в Ленинград и виделся с ним чуть ли не каждую неделю, но потом навалились дела, и когда суетливая Москва отпустила меня опять в Питер — его там уже не было. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или для кого-то еще.

Моего знакомого звали Виктор. Он был старше меня, и вид имел такой, что вряд ли кто мог бы по этому виду угадать о его профессии. Во-первых, он обладал типичным лицом «кавказской национальности» — черные вьющиеся волосы, крупный нос и карие глаза с каким-то темным, пронизывающим взглядом. Такие глаза часто встречаются у людей южных кровей, у азиатов и у негров; даже если человек с такими глазами — ваш давний друг, все равно встречать этот взгляд в упор бывает не совсем приятно. Во-вторых, одевался Виктор совершенно нейтрально, хотя некоторый вкус все-таки проглядывал сквозь эту неприхотливость. Я, например, заметил, что с синим костюмом он носит золоченый «паркер», а со светло-серым — капиллярную ручку из полупрозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.

Поэтому принять его можно было за кого угодно, и сам я, познакомившись с ним на выставке современной каллиграфии в Эрмитаже, был очень удивлен, когда узнал, что он работает криминалистом. Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного; как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях — старый дом, пара искривленных деревьев или какой-нибудь дорожный знак в сочетании со стоящим за ним памятником — все это вызывало определенные ассоциации, выглядело как-то символично или просто необычно, если поглядеть на снимок подольше и повнимательней. Сделав такую фотографию, всегда бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой момент жизни, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.

Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для нашего спора, который шел уже очень давно и касался этого странного искусства. По правде говоря, мы не являлись большими знатоками школ, жанров и терминов; наши дилетантские дискуссии обычно строились на каких-нибудь простых сравнениях. Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмем фотографию розы, говорил я. Разрежем ее на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны или перемешаны лишь чуть-чуть, роза все еще различима; возможно, она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты... Я утверждал, что есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги — но уж никак не розу.

Виктор ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу — она уже дана нам разрезанной. А тот, кто ее фотографирует или рисует — он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. А увидят они или нет — роза все равно останется; также, как передача «Очевидное-невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же», добавлял с улыбкой Виктор, «ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты ее не разрезал — значит, тебя можно подвесить за ноги и все узнать.»

Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами, тем более что при появлении у нас новой интересной фотографии мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть», «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее.

В этот раз Виктор собрал необычный урожай — коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и других «браков», неизбежно возникающих в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась черно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других — она была повешена на стену над его рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился, но ничего не смог добавить. Однако мне тут же пришла в голову интересная идея для продолжения нашего спора:

«Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться — но уже не на фотографии! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь — самого платья все-таки не было!»

Виктор произнес «хмм...», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешенным видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на веселый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию — что лично мне всегда очень нравилось. Но случилось другое: в лабораторию заглянул какой-то низенький человечек, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить по делам. Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.

Виктор собрал «кейс», показал мне полку шкафа, полную журналов, и уже почти ушел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.

«Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.»

Когда он вышел, я отправился копаться в журналах, но ничего стоящего не нашел. Потом мельком взглянул на другие полки... Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь профессиональными делами Виктора. Такой работой трудно не интересоваться. Я просто не хотел открыто показывать свое любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение — все-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики! Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадалось что-нибудь, что разжигало живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так вот однажды попалась мне «магнитная ручка», на которую можно было набрать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев: в тот день Виктор оставил на подоконнике свой «джентлменский набор», куда я недолго думая сунул нос, и конечно, тут же рассыпал все эти чертовы графитовые опилки себе на джинсы.