Маша Царева - Сидим, курим…

Бодро прошлепав смешными зелеными калошами по лужам, я устроилась на относительно сухом пятачке, поставила стулья, раскинула зонтик, написала на кусочке картонной коробки «Лучшие портреты получаются, когда идет дождь. Всего 100 рублей — и у вас будет память на всю жизнь». Зябко закуталась в старенький свитер в катышках и принялась скучать.

— Ну и долго мне ждать? — Резкий голос вернул меня в реальность.

Несколько раз моргнув, чтобы сфокусировать затуманенный размышлениями взгляд, я увидела перед собой молодого загорелого брюнета в камуфляжных штанах и кожаном пиджаке. Оказывается, воспользовавшись моей рассеянностью, он уселся под зонтик, на предназначенный для потенциальных клиентов стул.

Мои брови сдвинулись к переносице. Я не первый день работаю на Арбате, и что-то подсказывает мне: такие типы обычно не обращаются к услугам случайных художниц. Слишком уж претенциозный был у него вид. Ухоженные руки (я всегда первым делом смотрю на руки мужчины — привычка с детства), стрижка явно от дорогого стилиста и этот насыщенный загар, не вписывающийся в дождливое и жиденькое московское лето. Темные очки… Ну скажите на милость, зачем носить темные очки в такую погоду?!

Что ему от меня надо? Будь это какой-нибудь маргинал вроде Готического Придурка, я бы решила, что человек рассчитывает на мое гостеприимство, чтобы дождь переждать. Но мужчина, рассматривающий меня с выжидательной улыбкой, выглядел как человек, который вполне может убить время в более приятном месте, нежели сомнительная сухость обмотанного пакетами тряпичного зонта.

— Что вы хотите? — устало вздохнула я.

— Не слишком-то вы вежливы к клиентам, — ухмыльнулся он, — а я, может быть, портрет хочу. Справитесь?

— Если заплатите.

Он порылся в кармане и помахал у меня перед носом мятой пятисотрублевкой. Несмотря на острую необходимость в деньгах, я не торопилась радостно хвататься за грифель. Напрягало отсутствие мотивации — хоть режьте, я не могла понять, что ему понадобилось от такой девушки, как я. И некое внутреннее чутье, которое меня обманывало редко.

— У меня нет сдачи, — наконец развела руками я.

— Сдачи не нужно. Вы оцениваете свой труд слишком дешево. Сто рублей за портрет — это же смешно.

— Такова цена, — с непроницаемым лицом сказала я, чувствуя себя при этом полной идиоткой.

Он рассматривал меня — внимательно, с любопытством, не спеша. А куда спешить, если мы отгорожены от всего остального мира плотной стеной дождя? Я терпеливо ждала, что будет дальше. Может быть, какая-то новая разновидность рэкета? «Свободный художник», решивший содрать свой куш с наивной девушки, выбравшейся на работу в глухой дождь? Или банальный приставала? Хотя нет, едва ли им мог руководить межполовой интерес. Мужчин его типа не волнуют девушки вроде меня. Загорелые брюнеты в модных пиджаках предпочитают концентрировать эротические усилия на волооких кошечках с золотыми волосами до пят и упакованной в кружево грудью.

— Похоже, деньги тебе совсем не нужны, — наконец со вздохом сказал он. — Глаша, ну неужели ты меня не узнаешь?

Я удивленно вскинула глаза — всегда считала, что у меня фотографическая память на лица, а тут… И тогда он снял очки. Его улыбка была такой знакомой. И эти глаза — карие, в желтых крапинках. Да это же…

— Данила! — обрадовалась я. — Данила Донецкий! Сколько лет, сколько зим!

— Вот именно. А ты напряглась.

— Я не…

— Да ладно, я тебя насквозь вижу. Слишком долго за тобой в свое время наблюдал, чтобы изучить мельчайшие особенности твоей мимики.

Я смутилась:

— Мы не так уж много общались…

— Хочешь сказать, ты не знала, что я все восемь лет был в тебя влюблен? Впрочем, неудивительно, если и так. Ты же всегда была немного не от мира сего.

Он вроде бы совсем не изменился: та же спортивная фигура, те же пляшущие чертики в глазах, тот же обветренный румянец, та же полуулыбка — все вроде бы то же самое. Только его словно отполировали, слегка отредактировали в программе photoshop, окутали невидимым покрывалом, именуемым «лоск». Вот уж никогда не могла себе вообразить, что Данила Донецкий с его заусенцами и цыпками будет когда-нибудь полировать ногти и отращивать геометричные бакенбарды!

— А меня тогда из школы забрали. Такой скандал был!

— Я пытался тебя найти. Но твоя бабушка так жестко меня отбрила. Я все не мог поверить, что весь этот сыр-бор из-за какого-то несчастного пикника.

— Бывает и такое… — вздохнула я. — Но все в прошлом. Теперь я со своими не живу и почти не общаюсь. Ушла из дому, когда мне было двадцать два. Никуда, кстати, так и не поступила. Слушай, лучше ты о себе расскажи!

— С удовольствием, но… — Он смахнул каплю, просочившуюся сквозь полиэтиленовый плен и упавшую ему на нос. — Может быть, найдем более уютное место для вечера воспоминаний?

— Да я бы с удовольствием, только вот… — Эх, не говорить же ему, что я надеялась подзаработать. Закон жизни: перед бывшими одноклассниками принято изо всех сил выпендриваться, намекая на моральное и материальное превосходство. — Ну ладно, пойдем прямо сейчас. Только забросим зонтик ко мне, хорошо?

Я уже несколько лет на Арбате, но никогда в этом заведении не была. И даже понятия не имела, что в отреставрированном особняке с решетчатыми окнами, за чугунной дверью, которую караулил страж в недурном костюме и с непроницаемым лицом, находится вовсе не офис, а ресторан — вернее, закрытый клуб. Вывески и прочих опознавательных знаков здесь не было.

В гардеробе (в дорогих заведениях даже летом работает гардероб, на случай, если кому-нибудь вздумается притвориться, что в Москве легко идут в ход голливудские традиции и в жару выгулять меха) я слегка заартачилась:

— Донецкий, я, конечно, понимаю, что ты хочешь произвести на меня впечатление и доказать бывшей однокашнице, что твоя жизнь сложилась лучше, чем моя. И в целом даже одобряю твой порыв. Но предупреждать же надо!

Он захлопал ресницами, как оскорбленная гимназистка:

— Глашка, ты о чем? Какое впечатление, я просто есть хочу и знаю, что здесь очень вкусно кормят. И хозяин — мой приятель, так что денег с нас не возьмут.

Я с сомнением посмотрела на свои резиновые сапоги (когда мы заносили зонтик, мне и в голову не пришло облагородить свой внешний вид; к тому же резиновые сапоги были в моде). На мне была длинная юбка, мешковатый льняной свитер и художественно обмотанный вокруг шеи цветастый полосатый шарф. А в гардеробе я приметила чей-то плащ — алый, кожаный, отороченный мехом норки. И чей-то шиншилловый палантин. И чье-то джинсовое пальто, усеянное стразами, точно крымское ночное небо звездами. Я примерно могла представить, что за публика здесь обедает и насколько убого я буду смотреться в сравнении с завсегдатаями. Что ж, если моего спутника это не смущает… мне и подавно тушеваться не пристало. К тому же в голове все отчетливее пульсировала мысль, ничего общего с романтикой не имеющая: «Хоть поем по-человечески, а то пельмени уже опостылели!»