Андрей Анисимов - Мастер и Афродита

– Раздевайся, – еле слышно скомандовал гэбист и встал из-за стола.

Зойка дрожащими руками принялась стягивать платье через голову, но запуталась и застряла. Гэбист подошел к ней и, схватив на руки, запутавшуюся в своем наряде положил на стол, содрал трусы и деловито принялся за дело. Зойка пыталась что-то ему сказать нежное и страстное, но мешало платье, в котором билась ее голова.

– Молчи, – рявкнул гэбист, и она затихла.

Закончив, он застегнул брюки и, тяжело дыша, вернулся к делу.

– По нашим данным, немецкий писатель собирается в Москву. Возможен контакт с художником. Тогда, Зоя Николаевна, вы должны быть особенно внимательны. Вот вам номер телефона… Заметите что-нибудь подозрительное, звоните, не дожидаясь плановой встречи.

Зойка наконец справилась со своим костюмом, надела трусы и бережно взяла листок с телефоном.

Она шла в свой ЖЭК, напевая по дороге шлягер Пугачевой «Арлекино». В их отношениях произошло новое и большое изменение. Теперь она имела номер его телефона. Правда, имени и фамилии на листочке не значилось, но какое это имело значение. В красном уголке ее ждали пенсионеры и общественники. На носу Ноябрьские праздники, а списки ветеранов и подарки для них еще не приготовлены. Работы невпроворот. Совкова кивнула общественникам и уселась за грамоты. Лучше почерка, чем у Зойки Совковой, в ЖЭКе не найти, и заменить ее при заполнении грамот никто не может. Она писала и улыбалась. Большая тайна, смешавшая государственную безопасность с личным счастьем, распирала грудь и делала жизнь Зои Совковой таинственной и значительной.

Соломон Яковлевич Бренталь в стеганом плюшевом халате сидел за письменным столом карельской березы и считал доллары. Ему вчера удалось продать пейзаж Константина Коровина за полторы тысячи.

Зеленые заокеанские купюры крамольно шуршали в Руках известного театрального художника. От иноземной валюты Бренталь испытывал беспокойство.

Оно происходило вовсе не от скабрезности или жадности Соломона Яковлевича. Доллары в стране Советов были строго-настрого запрещены, и, попадись художник за этим занятием, не миновать ему беды. От этого и проистекало волнение. Бренталь никогда бы не связался с опасным делом и не взял бы в руки запретные бумажки, заставила нужда. Соломон Яковлевич собирался покинуть отечество, переехав на историческую родину в государство Израиль. Этому решению предшествовали долгие и мучительные раздумья. Здесь, в России, у Бренталя оставалось множество друзей и знакомых. Общительный и светский дом, которым жил Соломон Яковлевич с супругой Розой Семеновной, притягивал людей. Не было дня, чтобы они обедали вдвоем. Бренталь преподавал, поэтому почти каждый день у него толпились студенты. Много лет оформляя спектакли в Большом, художник познакомился с оперной и балетной элитой. Певцы, танцоры, балерины – кого только не увидишь в кооперативной башне союза художников на Ленинградском шоссе.

Трехкомнатная квартира мастера больше походила на музей или картинную галерею. Гордость коллекции – большое законченное полотно Крамского с изображением гадающей при свечах молодой крестьянки открывало экспозицию прямо в просторном холле.

А дальше в гостиной и Бакст, и Лансере, и уже вошедший в моду Фальк. Всех не перечесть.

Собирать картины начал еще отец Бренталя, академик архитектуры Яков Иванович. Сын картин не покупал, но коллекция за его жизнь пополнилась.

Кое-что дарили сами художники, кое-что выменивал на бронзовые и фарфоровые фигурки, также оставшиеся от отца. Иногда получал картины в обмен на свои.

Имя Бренталя у частных собирателей набирало силу.

Картины и мебель Соломону Яковлевичу было жаль, но вывезти их за рубеж не дадут, поэтому он начал понемногу продавать. На первое время в Израиле понадобятся деньги. Ему обещали государственную помощь, но Соломон Яковлевич имел гордый характер и помощи стеснялся. Коллекцию жаль, но гораздо больше жаль расставаться с людьми. Почему художник принял такое трудное решение? Чтобы жить сытнее и лучше? Он и здесь жил прекрасно. Антисемитизм? Но Соломон Яковлевич его на себе не испытывал. Причина была совсем в другом. В Израиле ему предложили возглавить художественную академию.

Театральных художников такого класса там не нашли. Бренталю дали понять, что кроме него правительство Израиля не видит фигуры, которой можно доверить молодую поросль. И его, Бренталя, долг взять эту ношу.

Соломон Яковлевич аккуратно сложил стодолларовые банкноты и, подойдя к книжной полке, оглядел корешки и, улыбнувшись, вынул томик Золя с романом «Деньги». «Здесь не забудешь», – подумал он, убирая купюры в книгу. Соломон Яковлевич память имел рассеянную и делал все предосторожности, чтобы потом не пришлось перетряхивать всю библиотеку. О решении покинуть страну он ни с кем пока не делился. Слишком большой шум мог подняться в городе. Курс в институте, должность в Большом театре, множество общественных деяний и еще в придачу на него навесили председательство в кооперативном содружестве дома. Как ни отнекивался художник, вдеваться некуда. Общество проголосовало единогласно. Неприятности, связанные с оглаской своего намерения, Бренталь предвидел, но они тревожили его гораздо меньше, чем соображения, связанные с финансовыми проблемами. Бренталь никогда раньше не нарушал закон. Ему и в голову не приходило заняться спекуляцией антиквариата или еще чем подобным. Если он что и покупал или продавал, то делал это открыто, как любой законопослушный гражданин. Теперь ему предстояло превратиться в подпольного дельца. Мало того, что надо все продать не за советские деньги, а за валюту, надо еще эту валюту переправить туда. Простая истина, что он продает свои вещи и переправляет свои деньги, не утешала. По законам страны это превращалось в чудовищное преступление. Страх, смешанный с отвращением к любым махинациям, портил последние недели жизни на Родине известного театрального художника.

Надо было этот страх и отвращение преодолеть и решить проблему. Бренталю предстояло найти человека, который здесь деньги возьмет, а там отдаст. Роза Семеновна помочь не могла. Супруга еще меньше, чем он, была способна что-нибудь придумать.

Несмотря на свои сорок девять лет. Роза оставалась той девочкой с искусствоведческого курса, с которой он познакомился тридцать лет назад. Она на глаз могла вычислить возраст мазка на картине, но отличить вареную колбасу от копченой до сих пор затруднялась.

Соломон Яковлевич прошелся по квартире. Он оглядывал золоченые рамы, кресла и диванчики из карельской березы с бронзовыми золочеными накладками и мучительно думал, к кому обратиться.