Алиса Ферней - Речи любовные

Она позволяла завоевывать себя, как земля, открытая морю. Он пробудил в ней инстинкт, она хотела, чтобы ее взяли.

Он не имел какого-то четкого плана действий, он лишь совершал все то, что представлялось ему в самую первую их встречу. Он догадывался, в каком состоянии она пребывает, и хотел доставить ей удовольствие, показать, каким оно может быть, как бы внушал ей: «Вот на что вы способны, я это чувствовал, теперь благодаря мне вам это известно». О, он умел обходиться с женщинами: шаг за шагом, поцелуй, ласка… Такая нежная женщина — несказанный подарок. И если даже ни одна из ласк не невинна, даже если он рисковал причинить ей боль, теперь уж ей не отвертеться. Его руки не выпускали ее — из самых безмолвных глубин ее существа поднялось предельное ощущение расслабления. Под его поцелуями и ласками она переставала быть единой, распадалась на части. Соблазнив ее, он отказался от признания в любви. Но и ради остального стоило прийти к нему. Он обращался с ней так, как было свойственно ему. Погладил бедра, венерин холм. Ее беременность была единственным необычным обстоятельством во всей этой ситуации. Он всегда любил иметь дело с чужими женами, но не в такой момент их жизни.

— Вы не очень пополнели.

Он взял в руки ее груди. Даже у беременной они были у нее как у девчонки.

— Вишенки, да и только!

Она рассмеялась. Внутренняя дрожь улеглась, она раскрылась навстречу ему.

Она пришла только за этим. Но можно ли признаться в этом самой себе? Она было попыталась сделать вид.

что пришла поболтать. Но слова не могли насытить ту, что пробудилась в ней. Со времени первого ужина она лелеяла мечту предаться утехам любви. Засыпала и просыпалась с этой своей драгоценной мечтой. Как вообразить, что весь остальной мир, все, что говорится, делается, ощущается, все прочие, с кем это может происходить, говориться, ощущаться, — все исчезло в настойчивом биении не находящего выхода желания? Почему не происходило того, что было предначертано? Она уже перестала что-либо понимать. Неторопливый ход событий зажег в ней неугасимый огонь. Но она не признавалась себе в этой ненасытимости. И теперь у нее было сияющее и запрокинутое лицо той, что находится в погоне за чем-то, чего так не хватало.

— Беременная до зубов и нагая! — прошептал чудо-голос.

— Вас это шокирует? — спросила она, отстраняясь.

— Вовсе нет, — ответил он, схватил ее и усадил на себя.

Страсть вступила в свои права. Он улыбался, созерцая ее.

— Вы красивая! — в который уж раз повторил он.

— Вы всегда этому удивляетесь.

— Удивляюсь, потому что люблю в вас вовсе не это. Так она почувствовала себя красивой, и даже сверх того. Он умел сделать тяжелое легким, словно инстинктивно, с языческой уверенностью знал, чем могут быть совесть и чистота, лишенные украшений, приданных тем, кто ведает ими. Так по крайней мере она думала, не видя в нем распутника. С ним к ней пришла свобода.

Ничего другого, кроме жестов страсти, им не оставалось. Не беседовать же им, в самом деле, снова! Настал черед прикосновений. Она испытывала спонтанную конвульсию влажной плоти, жгучую ноющую боль, которой невозможно сопротивляться.

— Я боюсь причинить вам боль.

Но теперь он уже не мог отказаться от того, чтобы ввести могучее орудие природы в распаленный цветок пола этой преображенной женщины. Ощущение шелковистости, испытываемое его ладонями, подстегивало его сделать это. Им управлял инстинкт.

— Вам не больно? — снова спросил он, уже не властелин своей воли.

— О нет, — отвечала она, едва слышно.

Впервые такие близкие друг другу, они замолчали. Ее тело под его руками обретало свои границы. Он ваял ее, и она получала представление о своем теле.

— Вы обжигающая.

Она не отвечала. Внутренняя пульсация сотрясала все ее существо, безмолвные слезы текли по щекам. Он старался быть с ней как можно нежнее, подстраивал под нее свои движения, томительный ритм которых в конце концов перестает удовлетворять, после чего требуется грубое завершение: полоснуть, нанести рану во имя острого, невыносимого наслаждения, пронизывающего с ног до головы и исторгающего стон.

Он отдался естественным танцующим движениям тел. Она подстроилась под него. Да с такой легкостью, что он был немало удивлен тем, как скоро их тела нашли общий язык. Вот в эту-то минуту его и осенило, что они были любовниками в прошлой жизни. Да-да, они уже знали друг друга задолго до этого! Все было просто, без затруднений, непринужденно. Он еще глубже вжался в нее, чутко улавливая ее ощущения, сосредоточив внимание на внутреннем созвездии, которое оживало. Она была его отзвуком, его отголоском. Он был смущен. Можно ли и дальше не замечать, что она любит? Ему захотелось превратиться в ангела, преисполненного крепостью и нежностью. Его заряженное семенем оружие, вставленное в ее истекающую соками плоть, ходило взад-вперед, а он был постыдно счастлив и твердил ее имя: «Полина… Полина…» Она была затоплена блаженным потоком и уже удалялась от него в сферу своих собственных ощущений, ширящихся, растущих… пока вовсе не пропала куда-то, после вздоха. Наступила тишина. Та, кем она была, исчезла. Ее мозг, соскользнув со своего места, добрался до некой точки, где что-то мягко, неторопливо потрескивало и постукивало. Мало-помалу в недрах этого затмения она узнала, что была поющим пламенем, чьи жизненосные языки расходятся с кровью по телу. Ее белые щеки и лоб покраснели, высокомерная красота переплавилась в подвижную божественность черт.

Ее лицо было таким, словно с него в результате какого-то потрясения упала маска и оно обнажилось до самых своих потаенных пределов; волосы были растрепаны, как у утопленницы. Мягкие губы шептали ей что-то, но она уже не слышала. Зрелище белой вздувшейся наготы, предстающее его взору, стоило ему ненадолго открыть глаза, захватило его. Разум, живущий в их телах, был самостоятельным, отдельным от них. Жиль погружался в горячую мягкость ее лона, будто в пену морскую, как никогда четко ощущая, где начинается и кончается его собственная плоть.

Естество Марка Арну не имело ничего общего с естеством Жиля Андре. Оттого и ощущения Полины Арну были иными. Любовь извиняла все, подавляя и угрызения, и чувство вины. Их тела переплелись, и они отправились по волнам исконных ощущений, без единого слова научающих, что такое быть то внутри, то снаружи, и наоборот, быть то заполненной инородным телом, то опустевшей. Она была гладью морской, а он скользил по ее поверхности. В своих погружениях он касался ее подрагивающего дна. По его членам разлилось женское тепло. Он безудержно целовал ее. Позже, улыбающаяся, слегка утомленная, прикрывающая груди и глядящая на свой круглый живот, она еще раз продемонстрировала ему, чем были для него женщины: созданиями, предназначенными для любви.