Сьюзен Элизабет Филлипс - Что я сделал ради любви

— Так нечестно.

Ее появление во владениях дьявола требовало нескольких, пусть и не слишком хитрых, трюков.

— Снимай джинсы. Гульфик ждет.

— Если помнишь, на мне еще туфли.

Он отступил, чтобы она могла лучше увидеть, как летит в сторону один мокасин.

— Наглое жульничество! — возмутилась Джорджи, вынимая из уха маленькую бриллиантовую сережку.

— Кто бы говорил!

На пол упал второй мокасин.

— В жизни никого не обманывала.

Она сняла вторую сережку.

— А я тебе не верю.

Один носок.

— Ну, может, иногда, мухлевала в «Пикшионери» [17] Игра-угадайка; играют две команды — одна должна угадывать слова по рисункам второй. , — призналась Джорджи.

Снимая по очереди один из предметов одежды и украшения, они то и дело отступали от решетки, чтобы лучше видеть друг друга. Вверх-вниз, вверх-вниз: чувственный танец разоблачения и сокрытия…

На пол лег второй носок.

— Интересно, мужчины когда-нибудь капали мед тебе в пупок, чтобы потом его слизать? — осведомился Брэм.

— Сотни раз.

Она потеребила верхнюю пуговку на блузке, стараясь выиграть время и все еще не уверенная, насколько далеко сможет зайти в этом очень личном пип-шоу.

— Когда у тебя в последний раз была любовница? — выпалила она неожиданно для себя.

— Очень давно.

Он просунул палец под застежку на джинсах.

— Когда?

Она выдавила между пальцами красную пластиковую пуговицу.

— Не можем ли мы поговорить об этом в другой раз?

Застежка вылетела из петли.

— Нет, не можем.

Разговор о прежних любовницах должен был погасить ее желание, но этого не случилось.

— Позже. Обещаю.

— Не верю.

— Если я захочу тебя надуть, можешь пройтись по моей голой спине в шпильках.

— Если ты попытаешься меня надуть…

Верхняя пуговица расстегнулась словно по собственной воле.

— …никогда больше их не увидишь.

Блузка медленно соскользнула с рук. Под ней оказался кружевной белый лифчик от «Ла Перла» с такими же трусиками, о которых Брэм пока не знал.

Он неторопливо снял часы — Джорджи совсем забыла о дурацких часах, — так что теперь на нем оставались только джинсы… и то, что под ними.

Джорджи никак не могла глубоко вздохнуть, но все же отодвинулась, расстегнула синие слаксы и, глядя Брэму в глаза, стала их стягивать.

У нее были очень красивые ноги: длинные, стройные и сильные — ноги танцовщицы. Брэм уперся в них взглядом. Прошло несколько бесконечных секунд, прежде чем он тоже отступил и снял свои джинсы. Под ними были серые трикотажные трусы-боксеры, облепившие весьма заметную эрекцию. Джорджи уставилась на внушительную выпуклость.

— Теперь твои трусики, — потребовал он, снова подходя к решетке.

Впервые в жизни ее охватило такое безумное возбуждение. А ведь они даже не коснулись друг друга!

Она расстегнула лифчик. Бретельки упали, но она, придерживая обеими руками чашечки, вернулась к решетке.

— Сначала ты потрудись, — прошептала она.

— Придется довериться тебе, — прохрипел он и, засунув пальцы под резинку боксеров, стащил их и встал перед ней в своей великолепной наготе.

Джорджи пожирала его глазами: широкие загорелые плечи, мускулистый торс, узкие бедра, чуть светлее, чем остальная кожа. Джорджи и не почувствовала, как опустила руки. Лифчик порхнул на пол.

— Отступи, — приказал Брэм едва слышно.

Он использовал ее, и она использовала его. И ей было все равно.

Она отошла в середину комнаты и сняла невесомые нейлоновые трусики. Он смотрел на нее так пристально, что тело охватило огнем.

Брэм спал с куда более красивыми, чем она, женщинами, но Джорджи не испытывала ни капли мучительной неуверенности в себе, от которой страдала, живя с Лансом. Это Брэм. Ей плевать на его мнение. Ей нужно только его тело.

Она вскинула голову:

— Отойди, чтобы я смогла как следует тебя разглядеть.

Но у Брэма больше не было сил терпеть.

— Игра закончена. Мы уходим отсюда. Немедленно.

Джорджи не хотела уходить. Она хотела навсегда остаться в этом мире чувственных грез и поэтому сняла с крючка голубой лифчик-цветок. Каждая чашечка состояла из трех шелковистых лепестков. Повернувшись к Брэму лицом, она молча отстегнула каждый лепесток. Очень медленно. Сначала боковые, потом — центральный.

Глаза Брэма хищно блеснули.

— Ты меня убиваешь!

— Знаю.

Она схватила трусики из того же набора и отступила, чтобы Брэм мог видеть весь процесс облачения в эротическое белье. Кстати, промежность у трусиков отсутствовала.

— Неплохо сидят, не находишь?

— У меня весь ум отшибло. Иди сюда.

Она шаг за шагом подобралась к смотровой щели.

— Ближе, — прошептал он. Джорджи молча подчинилась.

Они прижались лицами к решетке, и губы встретились через завитки черного металла. Только губы.

И тут земля дрогнула. Действительно дрогнула. Или по крайней мере стена. Джорджи растерянно ахнула, когда последнее препятствие между ними взвилось вверх. Ей следовало знать, что изобретательный управляющий магазином обязательно устроит нечто в этом роде. Ощущение безопасности мигом развеялось.

Брэм наклонил голову и прошел в образовавшееся отверстие.

— Не всем открывают этот секрет.

У нее никогда не было секса без любви, а Брэм предлагал только грязные наслаждения. Джорджи слишком хорошо знала, как он двуличен. Как независим. У нее не имелось иллюзий в отношении Брэма. Глаза ее были широко открыты. В точности как он хотел.

— Это всего лишь наше первое свидание.

— Черта с два первое!

Он шагнул вперед и впился взглядом в ее обнаженную грудь, выставленную напоказ лифчиком с открытыми чашечками.

— Леди, я обожаю ваше белье.

Костяшки его пальцев прошлись по ее соску. Он поднял и застегнул тонкий лепесток и стал ласкать ее грудь сквозь прозрачную преграду.

Ноги Джорджи ослабели. Колени подогнулись. Брэм увлек ее на большую оттоманку со стеганой обивкой. Они стали целоваться. Он снова припал губами к ее соску. Она запустила пальцы в его волосы и закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Он раздвинул ее бедра своими. На ней по-прежнему оставались трусики без промежности. Он раздвинул нейлон, погрузил пальцы в ее шелк и играл тонкими завитками, пока она не задрожала от желания.

Не в силах вынести эту пытку, Джорджи встала коленями на оттоманку, приподнялась и медленно вобрала его в себя.

Брэм тяжело, прерывисто дышал, но не пытался войти в нее еще глубже. Он дал ей время принять его. И она воспользовалась своим преимуществом. В полной мере. Опускаясь чуть ниже, Джорджи тут же поднималась вновь, и все начиналось сначала. Его плечи стали скользкими от пота. Но она не заботилась о его потребностях. Не желала знать, хорошо ли ему. Не думала о его чувствах, фантазиях, эго. Ей было важно одно: что он может сделать для нее. А если он не удовлетворит ее, если окажется, что ее надежды были напрасны, она не собирается оправдывать его, как оправдывала надежды Ланса. И станет жаловаться долго и громко, пока все не будет так, как захочет она. Но похоже, что это вряд ли будет необходимо.