Андрей Максимов - Карма

А перед самым носом «мицубиси» он свернул в переулок направо, потом налево, потом – на круг, под кирпич, снова – на шоссе.

Павел Иванович хорошо знал свой район и от преследователей ушел без труда.

Алексей, конечно, нарушил инструкцию: понятно, что он должен был сначала оглушить, а потом усыпить. А так, в кровь попало мало снотворного, но все-таки попало. Глаза слипались, голова отказывалась работать. Подумал: «Какой же этот Саморяд патологический неумеха. Похитить человека – чего проще? Даже это у него не получилось. А кстати, где документы? Дома, в сейфе. А домой нельзя. Никак нельзя. Никогда нельзя. Что же делать-то?..»

Глаза слипались.

А куда можно?

Павел Иванович огляделся по сторонам и понял, что он едет к Наташе.

Разум его уже спал. Но чувства все делали правильно. Чувства вообще сильнее разума: подводят реже.

Включил кондиционер на холод, открыл окна, но глаза все равно закрывались.

Вот метро «Полежаевская». Вот ее двор.

Подумал: «В нормальном состоянии никогда бы не нашел, но когда ситуация безвыходная…» Кто же помогает организму напрячься, когда ситуация безвыходная? Боже мой, что за дурацкий вопрос? К чему он? К чему?

Вот подъезд.

Запер машину.

Дверь подъезда была открыта. Подумал: «Это чудо. Я ведь не знаю шифра ее кодового замка, а телефон в такое время у нее наверняка выключен».

Доехал до нужно этажа. Подошел к двери с гнусной надписью. Начал звонить.

Никто не открывал.

Звонил истерично, чувствуя, что теряет силы.

Наконец с другой стороны раздался сонный Наташин голос:

– Кого это черт принес?

Ответил:

– Как верно сказано… Именно черт. Принес меня…

И рухнул.

Наташа хохотала. Ей давно не было так весело.

– Главное, слышу стук тела. Открываю дверь. Лежит человек. Думаю – ранен. Смотрю – крови нет. Значит, в обмороке.

– Зачем вы меня водой-то поливали? – Пестель тоже пытался смеяться, но смех пока еще давался с трудом.

Он пил уже пятую чашку кофе.

– А как еще? – Наташа смеялась. – По щекам бью – не действует. В рот дую – не берет…

– В рот-то зачем?

– От растерянности. Ну, я набрала воды, лью на вас…

– Многого вылили?

– Две кастрюли, между прочим.

Захохотали оба.

Пестель сидел с голым торсом. Ему было неловко. Пиджак, рубашка, галстук – все сушилось на батарее в ванной. Брюки Павел Иванович снимать отказался категорически.

– А зачем, зачем вас усыпляли? – сквозь смех спросила Наташа.

Павел Иванович вытер слезы:

– А чтобы доставить меня, бездыханного, в то место, где бы из меня можно было выбить информацию.

– Какую информацию?

– О том, где находятся те самые документы, которые могут сильно испортить жизнь Ивана Петровича Саморяда. Иван Петрович – смешной человек. У него совсем нет фантазии. Он действует, как герои дурацких боевиков. Не удивлюсь, если бы меня пытали утюгом.

Как бывает всегда после долгого смеха, стало грустно.

– Еще кофе хотите? – спросила Наташа.

Пестель кивнул.

– Павел Иванович, – Наташа смотрела серьезно, даже строго, – как бы вы ни старались, а в войну эту я уже вовлеклась. Давайте ваши документы, я обещаю, что они будут напечатаны в ближайшем номере моей газеты. На вас напали, и вы имеете полное право на ответный удар.

Пестель усмехнулся:

– Вы что, всерьез верите в силу гласности?

– Зачем же так серьезно? Просто мне хочется вам помочь, и я могу вам помочь, вот и все. – Наташа задумалась. – Впрочем, если вы боитесь, что публикация этих документов и вам тоже принесет вред, тогда, конечно…

Пестель закурил:

– Дело не в этом. Эпоха гласности, Наташ, кончилась: слышимость подвела. Сегодняшняя пресса – это разносчик слухов, создатель кумиров на пустом месте, что угодно – только не борец. Для серьезной борьбы есть другой путь, куда более эффективный.

– Вы знаете какой?

– Конечно. Есть одно оружие, которое никогда не подводит, используя которое невозможно промахнуться. Это деньги… – Пестель отхлебнул кофе. – Мне так смешно, когда говорят о национальной идее в России, ей-богу. Да есть уже эта идея формулируется просто: деньги. Как уничтожить Саморяда? Легко. Перекупить несколько государственных человек, которые перестанут закрывать глаза на то, на что они закрывали их раньше. И тогда они внимательно вчитаются в те документы, которые я им предоставлю, и сделают правильные выводы… Вот так все просто.

– У вас нет денег? – с искренним удивлением спросила Наташа.

– Да нет, с деньгами у меня все очень хорошо. Я же работал с Саморядом. Беда в том, что документы находятся в таком… как бы это сказать?.. сложном месте, и я пока совершенно не понимаю, как их оттуда можно достать.

– А вы расскажите мне, и я обязательно что-нибудь придумаю. Уверяю вас. Колитесь! – Наташа пыталась изображать радость.

Получалось кокетство.

Пестель поднялся и попытался обнять Наташу. Она выскользнула:

– Расскажите, расскажите.

Пестель снова сел. Смотрел удивленно:

– Наташенька, я и так излишне нагло пользуюсь вашим добрым ко мне отношением.

Хотел еще что-то добавить, но не стал.

Сидели молча. С улицы раздавались крики пьяных: в Москве была ночь.

Вдруг Наташа опять расхохоталась.

– Что такое? – удивился Пестель.

– Какие мы с вами дураки, Павел Иванович! Мы вас так долго будили, а на дворе-то ночь. Ну, не абсурд? Будить человека в два часа ночи? Спали бы себе, да и все. Чего же вы теперь делать-то будете?

– Думать, – совершенно серьезно ответил Пестель.

– Ну, если вы не хотите рассказывать мне ничего интересненького, я вам постелю на кухне – лежа думать приятней, согласитесь. А сама, с вашего позволения, пойду спать. Завтра – трудный день: допрос в прокуратуре. Кстати, у вас тоже.

Наташа только легла, а уже медленно и застенчиво открылась дверь ее комнаты.

Пестель вошел. Сел на край кровати.

Наташа натянула одеяло до подбородка, привстала.

Пестель протянул к ней руки, погладил по лицу.

Наташа отстранилась:

– Паша, Пашенька, дорогой мой, ты пойми… Ты мне очень нравишься, очень. Правда. Но я не могу.

– Почему? Мы ведь взрослые люди.

Было темно. В свете уличных фонарей, долетавшем в квартиру, два человека казались неясными, блеклыми, готовыми вот-вот растаять тенями.

Наташа говорила тихо, но темпераментно – ей ужасно не хотелось обижать Павла Ивановича.

– Я не могу тебе всего объяснить, Паш. Не требуй от меня. Не могу. Дело не в тебе, дело во мне…

Боже мой! Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе надо. Я хочу помогать тебе всем, чем могу, и это будет для меня большая радость. Но мы не можем быть любовниками, Паш, не можем никогда!

– У тебя кто-то есть? Какой-то француз. Я слышал, он звонил.