Эдна Фербер - Три Шарлотты

Джесси Дик был призван в первом же наборе. Чарли все лето упрямо ездила на службу, терпеливо снося грязь и копоть пригородных поездов. В то лето стояла невыносимая жара. Чарли ежедневно грозила появиться у Шильда в купальном костюме или в одном из своих древнегреческих балетных одеяний. Танцевали все и всюду. Чарли не раз отправлялась в летние рестораны пообедать и потанцевать на открытом воздухе. Всегда ее сопровождали блестящие, в синем с золотом или в белом, моряки учебной флотилии Великих Озер или сухопутные воины с форта Шеридан, во френчах цвета хаки и сверкающих сапогах.

Джесси Дик приехал в отпуск накануне отправки во Францию. На нем было казенное обмундирование, в котором даже капитан д'Артаньян показался бы комичной фигурой: рукава были слишком коротки, воротник слишком широк, куртка слишком мала. На тонких ногах – обмотки и огромные желтые башмаки военного образца. Чарли хотелось и плакать, и смеяться, когда Джесси стал по стойке «смирно» и сказал:

– Здравия желаю!

Они поехали в летний ресторан на Норт-Сайд (Джесси не продал свой «форд»). Террасы ресторана казались волшебным царством: тысячи огней, музыка, гирлянды цветов, женщины в газе и шифоне нежных тонов, мужчины в светлых костюмах или в военной форме.

Джесси заказал шикарный обед, вызвавший удивленный взгляд официанта. Тот, оглядев плохо сидящий казенный мундир гостя, не ожидал такого заказа.

– Потанцуем? – предложил Джесси.

– Потанцуем.

Они танцевали молча. Танцевали пока накрывали стол и в промежутках между блюдами. Они почти не разговаривали. Юноша смотрел вокруг себя холодными, умными глазами.

– Да, я понимаю, – вдруг сказала Чарли, словно в ответ на длинную речь, – но, в конце концов, что было бы, если бы все сидели дома? Другие тоже только выполняют свой долг и, вероятно, также ненавидят войну, как и ты. Хныкать бессмысленно.

– Потанцуем?

– Потанцуем.

Лавируя между зелеными столиками, они прошли к эстраде для танцев. Во время танца Чарли подняла голову и заглянула Джесси в глаза.

– Хочешь повенчаться со мной завтра, Джесси? До твоего отъезда.

– Нет.

– Почему?

– Предоставим это сентиментальным слюнтяям. Это неудачная выдумка! На тебя подействовала музыка, моя близость и то, что послезавтра я уезжаю. Но я такой же, каким был три месяца тому назад. Я так же, всеми силами ненавижу войну. Если ты думаешь, что три месяца муштровки…

– Хочешь повенчаться со мной завтра, Джесси?

– Нет.

– Я боюсь, Джесси.

– Я тоже. Но я не в такой панике!..

Его щека прижалась к ее щеке. Ее пальцы крепко сжимали складку его топорщившейся, грубой суконной куртки. Она не могла произнести того, что ее так страшило. Всю дорогу домой она тесно прижималась к грубому рукаву – к милому, близкому, шершавому сукну – и к твердой мускулистой руке под ним.

Гайд-парк прорезан линиями Иллинойской центральной железной дороги. Все лето, всю осень, всю зиму Чарли с дрожью просыпалась от звука резких, пронзительных голосов, похожих на голоса детей. Лотти Пейсон тоже слышала их по ночам в старом доме на Прери-авеню и не могла уснуть. Поезда Иллинойской дороги перевозили молодежь в учебные лагеря или из учебных лагерей в порты для отправки на фронт. Тут были юноши с ферм Иллинойса, из городов Висконсина, из деревень Миннесоты и Мичигана.

– Э-ге-гей! – кричали они, когда поезда пересекали огромный спящий город.

– Э-ге-гей! Эй!..

Этим они старались поддержать бодрость духа, бросали вызов обезумевшему миру. Все лето были слышны эти крики, и всю осень и зиму, и всю следующую весну и лето, и осень. Высокие молодые голоса, еще очень похожие на голоса детей. «Берлин или смерть!» – было нацарапано мелом на стенках вагонов, нацарапано каким-нибудь деревенским малым из Висконсина в спортивной кепке, воскресных брюках и красном свитере, отправляющимся в лагерь и на войну.

Чарли натягивала одеяло на голову и затыкала уши руками, пока последний пронзительный крик не замирал вдали. Но Лотти подымалась на кровати и, запрокинув голову, слушала, слушала – словно голоса звали ее за собой.

Однажды утром, в субботу, когда Лотти с матерью только что вернулись из поездки на рынок, раздался телефонный звонок. Звонила Бекки Шефер, голос ее звучал так визгливо и истерично, что Лотти с трудом узнала ее.

– Лотти, это ты?

– Я.

– Лот, Лот, послушай. Послушай!

– Я слушаю.

– Лот, ты знаешь, я всегда любила тебя больше всех подруг, ты ведь знаешь это, правда? Ты такая искренняя… такая искренняя и справедливая и… вообще. Это ведь так, Лотти, милая.

– В чем дело? – уклонилась Лотти от ответа.

– О, Лотти, родная, Сэм Бэтлер и я… Сэм… знаешь?.. Сэм и я… мы…

– Не может быть!

– Да! Представь себе! О, Лотти, разве это не чудо? Сегодня днем… Лотти, милая, будь моей подружкой на свадьбе! Хорошо? Сэм завтра уезжает в учебный лагерь в Фэнстон. Он получил чин капитана. Я еду с ним. Мы будем жить во временном бараке. Говорят, там летом жарче, чем в аду… О, Лотти, я так счастлива! Венчать нас будет пастор Литль. Мама ничего не знает об этом. Мать Сэма тоже. Сэм сообщит об этом компаньонке своей матери, когда все будет окончено, и затем мы отправимся к ней. Я с ужасом думаю об этом визите… Мама сказала, что хочет осенью переехать в Калифорнию. Услышав это, я чуть с ума не сошла… Ты меня слышишь? Я не хочу говорить громче… И вот тогда я позвонила Сэму и расплакалась. Мы встретились в городе и решили сейчас же повенчаться… Ты придешь, правда? Пожалуйста, пожалуйста, приходи! Лотти пришла.

Бекки сняла комнату в Блэкстон-отеле. Там она уложила вещи, написала письма, оделась к венцу, Войдя в комнату, Лотти заметила, что Бекки заметно осунулась, но выглядит почти успокоившейся, и что истерика, которая у нее была, когда она звонила, прошла. На ней было суконное платье, небольшая шляпа и никаких драгоценностей.

– У меня нет даже обручального кольца, – почти торжествуя, сказала она Лотти. – Не было времени. Сэм купит кольца теперь или после венчания. Я все утро была занята покупками. Вот, посмотри.

– Интересно, как прачка в лагере Фэнстон справится со всем этим, милая Бекки!

– Это неважно. Я хотела, чтобы все было красиво. Я слишком долго ждала… Но я с радостью уехала бы в одной блузке и с одним вязаным костюмом. Честное слово, уехала бы! Мне решительно все равно. И вот, Лотти, я вернулась сюда около двенадцати, приняла ванну, наскоро проглотила что-то, уложилась, оделась… и затем, Лотти, я опустилась у кровати на колени и начала молиться. Не знаю, почему, собственно, я это сделала. Вероятно, потому что так все это изображают на картинках – и обязательно у кровати!.. Лотти, как по-твоему, я не очень бледна? Сначала я здорово нарумянилась, но потом все стерла, и вот…