Татьяна Туринская - На восходе луны

— Миленький, родненький, умоляю — только не сейчас, — прошептала она, инстинктивно сжимая его пальцы…

— Когда? — нервно спросил Андрей. — Вечером?

— Нет, не сегодня. Завтра у мамы день рождения. Они вот-вот вернутся с базара, и мы будем готовиться к завтрашнему празднику. Зато завтра, часов в восемь, моего отсутствия уже никто не заметит.

— Пусть завтра, — с сожалением согласился Андрей. — Только учти, больше никакие отказы не принимаются. Договорились?

— О да, — мурлыкнула Маринка, прижавшись к Андрею в последнем порыве.

На следующий день, начиная с семи часов вечера, Андрей ждал Марину возле подъезда. Та, казалось, весь день не спускала глаз с циферблата, потому что, лишь только часы показали двадцать ноль-ноль, выскочила из парадного возбужденная и счастливая. Однако на улице бросаться в объятия Андрея не стала, постеснявшись любопытных соседских глаз. Больше того, даже такси позволила Андрею поймать, лишь отойдя от дома почти на целый квартал.

На сей раз Андрей отвез ее в городскую квартиру. Стандартная четырехкомнатная квартира, в стандартном же девятиэтажном доме, зато сам дом находился в центре города, аккурат неподалеку от кинотеатра 'Космос', где они и познакомились не так давно.

Обстановка в квартире была еще круче, чем на даче. Минимум мебели, максимум пространства. Однако от отсутствия привычного нагромождения мебели интерьер почему-то выглядел еще дороже. И впервые в своей жизни Марина увидела не обыкновенный одежный шкаф, а целую комнату, отданную под гардероб. Ух ты, здорово! Ну тогда конечно можно себе позволить не загромождать комнаты шкафами да стенками.

На журнальном столике в гостиной стояла коробка конфет, тут же, словно из ниоткуда, рядом с ней появилась запотевшая бутылка шампанского. Андрей открыл ее мастерски, без излишнего шума, без пенных брызг, лишь с глухим хлопком: рраз, и готово. Разлил в хрустальные фужеры:

— За тебя, малыш! Давай на брудершафт?

— Зачем? — искренне удивилась Маринка. — Мы же никогда и не были на 'вы'.

— Глупая, — улыбнулся Андрей. — После брудершафта положено целоваться.

— А-а, — уразумела Марина. — А мы разве не можем поцеловаться без повода?

— Опять же глупая! Без повода приставать к девушке — вульгарно. А так — самое комильфо.

Маринка развеселилась:

— Ой, Анрюшик, пристань ко мне! Ну пристань, а?

В глазах Андрея заиграли бесовские огоньки:

— А шампанское?

— Да ну его к черту, шампанское! Я его сегодня уже пила. Да и куда оно от нас денется?

— И правда, — согласился Андрей. — Куда оно, на фиг, денется?

Марина летала на крыльях любви. Сбылись мечты, она любит и любима. И ее избранник не какой-нибудь Федя Тютькин, ее избранник — Андрей Потураев, Андрюша, Андрюшечка. Самый красивый, самый замечательный, самый ласковый на свете.

С самого четвертого августа, материного дня рождения, они встречались практически ежедневно. Иногда Андрей вез ее к себе на дачу, иногда — домой, а иногда и сам приезжал к ней с самого утра, лишь только родители расходились по работам. Этот вариант Маринке нравился больше всего. Не потому, что никуда не надо было ехать. Все было проще и сложнее одновременно. Начать с того, что ради нее Андрюше приходилось встать ни свет ни заря, и это летом, в самые законные каникулы! А ведь, Марина это знала, Андрюшечка не любил рано просыпаться, для него это было самое настоящее испытание. А для того чтобы быть у нее уже в восемь часов утра, ему нужно было проснуться максимум в полседьмого. Это ли не подтверждение его к Маринке любви? А во-вторых, боязнь быть застигнутыми на месте преступления внезапно вернувшимися родителями настолько подхлестывала остроту ощущений, что и описать невозможно. Видимо, и Андрею подобная игра на нервах пришлась по душе, потому как все чаще они встречались именно на Маринкиной территории.

Единственным условием, которое Марина позволила себе поставить, было то, что никогда им не будут мешать посторонние. То есть что встречаться, скажем, на даче в присутствии Лариски и Вовчика Клименторовича или же еще кого-нибудь они не будут никогда. Заниматься 'этим' за компанию с кем-то — величайшая пошлость на свете, по Маринкиному разумению, и, как бы ни просилась Лариска с ними на дачу, Марина была тверда — у вас своя свадьба, у нас своя. И не путайте ваше непотребство с нашей высокой, но чистой любовью.

Марина уже давным-давно забыла о своей девственности и уж конечно ни в коем случае не сожалела о том, что подарила ее Андрею. Да-да, она уже и не помнила или просто не хотела помнить что девственность ее Андрюшечка присвоил силой, и, стало быть, подарком это считать никак нельзя. Однако теперь это казалось ей таким пустяком. Даже посмеивалась над собою: ох и дура была! Еще и отказывалась. А если бы он и в самом деле оказался таким порядочным, что взял и не посмел бы к ней прикоснуться? И тогда она разминулась бы со своим самым большим счастьем в жизни, единственным и неповторимым.

В физическом плане неприятные ощущения еще давали о себе знать несколько первых дней после повторной встречи. Однако же наслаждение Марина получала, даже невзирая на присутствие некоторой боли. Позже же, когда от неприятных ощущений не осталось и следа, Марина просто диву давалась своему восторгу: надо же, как замечательно, как здорово! Ради этого стоило родиться. И почему плотская любовь считается грязной и греховной? Что может быть грязного в их с Андрюшечкой любви? Это же не тот грязный секс, которым пугала ее мама. Это же чистый праздник, фейерверк чувств! Это с первым встречным-поперечным, наверное, секс грязный. Но у них-то с Андрюшечкой все не так. Совсем-совсем не так. Да, первый раз у них, наверное, было нехорошо, непорядочно. Но ведь даже тогда, невзирая на чудовищную боль, физическую и моральную, ей все равно было просто восхитительно здорово. Ведь даже тогда она испытывала дикий восторг от вторжения его пальцев. Правда, в самый-самый первый раз, в постели, ей это совсем не понравилось. Глупая, даже обиделась на его поведение. И даже возненавидела — вот ведь дурочка! Зато потом, когда он, как ребенка малого, стал купать ее под душем… Сначала она еще ужасно злилась на него, ненавидела всею душою. Потом, к собственному стыду, почему-то стали так приятны его прикосновения. Умом понимала, что должна что-то сделать, запретить, выгнать, убежать… Или, на худой конец, не демонстрировать так открыто удовольствие. Наверное, надо было изображать из себя несчастную жертву насилия, надо было до конца корчить из себя девственницу. Ох и стыдно же ей было тогда! Ненавидела его душой, хотелось оскорбить его, унизить, даже причинить физические страдания, даже, наверное, убить. И сразу прямо противоположные чувства — угодить, доставить ему удовольствие. И при этом так малодушно млела под руками кровного врага. Фу, бессовестная, даже ведь ноги чуть-чуть раздвигала, всячески стараясь, чтобы он не заметил ее ухищрений, но в то же время так хотелось, чтобы его пальчики могли проникнуть поглубже. Кошмар! Он, наверное, решил, что она шлюха. Какой ужас! Интересно, что он о ней тогда подумал? Вроде убедился, что она досталась ему девочкой, но как плохо с образом девственности вязалась ее порочность.