Татьяна Туринская - Чужой, посторонний, родной

— Ну, что не так?

— Голичо, — голосок сорвался на непокорной букве, и Аришка поправилась, четко проговорив: — Га-р-рричо!

— Да брось, ничего не горячо.

Однако на всякий случай забрал у нее тарелку, старательно подул и вернул:

— На, ешь. И маму зови, а то она со своими диетами совсем изголодается. Станет тоненькая-тоненькая, аж прозрачная, а потом совсем растает. Зови.

— Мам, — послушно протянула девочка. — Ма-ам! Нам без тебя скучно!

С этим выводом Владимир очень даже мог бы поспорить, но не стал. Скучно с Аришкой ему быть не могло — девочка умиляла его не столько даже непосредственностью и открытостью, коих в ней было в избытке, сколько смутной схожестью с давно умершими бабушкой и дедом. Однако же не стоило забывать и о главной цели своего здесь пребывания: а именно о наблюдении за поведением Ирины. Пусть он уже выяснил, что никакая она не стерва. Все равно опыт был для него тем более ценен, что никогда ни до того, ни после, у него не было и не будет возможности понаблюдать за женщиной, так сказать, изнутри, то есть в домашних условиях. Впрочем, быть может, он все-таки когда-нибудь женится, и возможно, довольно скоро — на примере собственной жены Витьке не удалось убедить его, что все бабы стервы, и жениться на самом деле с его стороны ужасно глупая идея. Однако наблюдения за собственной супругой, если только она у него появится, останутся его личными, их он никогда не посмеет выплеснуть на бумагу. А Ирина…

Странная, алогичная, создающая впечатление неживой, нарисованной, вырубленной, как Буратино, из бесчувственного полена. Неправильная, раздражающая своей непонятностью, Ирина вполне могла стать впоследствии прототипом героини какого-нибудь романа. Как только Володя придумает сюжет, где ему потребуется такая героиня, он непременно опишет ее. Или нет. Она, вся такая странная, алогичная и неправильная, заслуживала того, чтобы сюжет создавался вокруг ее персонажа. И это ничего, что он ее опишет. Она ведь даже не узнает, не поймет, что подверглась публичному обсуждению, а значит, ничего, можно. Главное, что не личное, не свое. Ирина — чужая. Вот только…

Если она чужая, то почему Володе ее так жалко? Почему так хочется поймать на себе не настороженный, а ласковый, приветливый взгляд? Почему в легком прикосновении ее ладони ему почудился шепоток любовных признаний? Почему так ощутимо сердце ухнуло куда-то в пропасть? Только лишь потому, что прикоснулась чужая женщина, жена брата? Или?..

Что, черт побери, происходит?!

Почти неслышно ступая, Ирина вышла из спальни и смущенно присела к столу. Владимир почувствовал, что губы его готовы расплыться в приветливой улыбке, и поспешно натянул на лицо маску недовольства. Усердно хмуря брови, насыпал плову в тарелку "жены", поставил перед нею:

— Ешь! — стараясь не смотреть на нее, стал есть сам.

Аришка яростно ковырялась в тарелке, разыскивая лук. Ира ласково, но настойчиво забрала у нее вилку, протянув взамен ложку.

— Насвинячила, как поросенок. Нет там лука, ешь все подряд.

Девочка возмутилась:

— Я не пор-рросенок, я акилевр-рр! Ырр!

— Акилевры ыкают, а не рычат, — поправил Володя.

— Акилевры кушают аккуратно, — одновременно с ним возразила Ирина. — А ты поросенок!

— Ык, — пискнула Аришка. Вышло совсем не страшно и не убедительно, и она повторила попытку, придав голосу нарочитой басистости: — Ык! Ы-ыык!

Шутка насчет акилевра казалась Владимиру весьма забавной. А вот отдельный "ык" мифического страшилы получался каким-то бестолково-беззлобным. Ну в самом деле — попробуй кого-нибудь напугай таким глупым звуком.

На крыльце послышались неуверенные шаги, и через мгновение раздался настойчивый стук в дверь. Ирина удивленно взглянула на "мужа" — мол, ты кого-то ждешь? С тем же немым изумлением он смотрел на нее. Кого еще принесло? Не раскроет ли визитер его инкогнито?

— Папа, я откр-ррою! — прорычала Аришка и, резво соскочив со стула, помчалась в сени.

— Куда?! — следом за нею подхватилась Ира. — Куда раздетая?!

Не удержавшись от любопытства, Владимир последовал за ними. Ирине удалось настичь девочку на самом пороге, когда та, в одном халатике в неотапливаемых сенях, уже открывала дверь. Оставалось лишь обхватить ее за хрупкие плечики и прижать к себе, чтоб не замерзла.

На пороге стояла девушка неопределенного возраста. Личико, почти детское, нежное, было безжалостно изуродовано неприличным количеством косметики. Наивные глазки, блестевшие из-под мохнатых, как паучьи лапы, ресниц, казались принадлежащими прожженной бульварной бабенке. Узкая блестящая курточка, заканчивающаяся где-то в районе талии, коротенькая, едва-едва прикрывающая тощенький задок, джинсовая юбчонка, худенькие ножки в тонюсеньких колготках — жалкая, замерзшая на промозглом ветру.

Ирину тоже пронзил холод, но несколько иного рода. Сразу поняла, кто ворвался в ее жизнь: она, разлучница! Чувственный порочный рот — разве не эти вульгарно-яркие губы оставляли ей недвусмысленные послания на рубашках Виктора?

Гостья смотрела поверх Ирины, за ее спину. Ее не смутило присутствие жены и дочери, заявила капризно:

— Ну Витя, где ты пропадаешь?!

Бессовестная дрянь, как она может врываться в ее дом?! Ира готова была вцепиться в черные, как смоль, волосы разлучницы, однако муж перехватил готовую к удару руку. Сказал глухо:

— Идите в дом.

Ира все еще силилась вырваться, броситься в бой, но "Виктор" держал ее крепко и хладнокровно. Повторил с холодным напором:

— Идите в дом!

Только тогда Ира повиновалась. И поняла, как он прав — хороша бы она оказалась, если бы при ребенке стала драться с мерзавкой, пытающейся отнять у дочери отца. По-прежнему прижимая Аришку к себе, покорно увела ее в комнату. Едва успела переступить порог, как за нею с силой захлопнулась дверь. Кто бы сомневался, что он не позволит ей услышать их разговор…

Подвела девочку к столу, насильно усадила:

— Ешь!

Но какая может быть еда, когда происходит что-то необычное? Аришка крутилась, без конца оглядывалась на дверь:

— Мама, а кто это?

— Не знаю.

Говорить в этот момент Ирине хотелось меньше всего на свете. Им бы помолчать, может, и удалось бы услышать что-то важное. Да какой там, когда Аришка все никак не могла угомониться:

— Мам, а что это за тетя?

— Тетя Мотя. Ешь давай!

Ребенок послушно ковырял ложкой остывший плов, а Ира прощалась с остатками надежды: на что надеяться, когда любовницы уже нагло врываются в дом?!

Едва за ними закрылась дверь, гостья повторила:

— Ну что, Витя, где ты пропадаешь?

При первом же взгляде на нее Владимир почувствовал дикую антипатию. Дожив до тридцати трех лет, он впервые испытал столь сильное чувство к незнакомому человеку. Да что там — к знакомым тем более ничего подобного не испытывал.