Татьяна Туринская - Прости, и я прощу

— Екатерина Захаровна, — начал Сидоров строгим голосом. — Я не совсем понимаю, что происходит. У нас тут не благотворительная организация, если вы этого не заметили. Это частная компания, целью создания которой было получение прибыли. А что делаете вы? Вы решили нас разорить? Вы видели свои результаты? Мало того, что падают продажи, хотя мне не нужны работники, не приносящие прибыль. Так вы еще позволяете себе направо и налево раздавать сумасшедшие скидки, начисто лишающие нас рентабельности. И кому, объясните, нужен такой бизнес?

Он помолчал несколько мгновений, словно бы ожидая ответа на риторический вопрос, и продолжил:

— Может, давайте сразу все отдадим клиентам, подарим — а чего чикаться? И заявим о банкротстве. Вы этого добиваетесь?

Сидоров сделал очередную паузу. Губы его чуть скривились, сквозь линзы очков глаза смотрели серьезно и требовательно. Катя взглянула на него и тут же отвернулась — таким, злым и громогласным, Юра был ей неприятен.

— Чего вы молчите? Скажите хоть что-нибудь в свое оправдание. Меня Шолик предупреждал насчет вас. Панелопина, вы — слабое звено, почему я должен вас держать?

Голос Сидорова резко отдалился, словно он не сидел сейчас в полутора метрах от Кати, а говорил по телефону на заре прогресса, когда связь еще была некачественной и постоянно прерывалась посторонними шумами и помехами. Не отваживаясь смотреть в глаза грозного начальника, она перевела взгляд на его рабочий стол, и увидела там фотографию в закругленной рамочке. Обычное фото, каких, наверное, полно в каждом семейном альбоме: мама, папа, сын. Дружная семья. Мама с ребенком сидят, отец возвышается над ними, трогательно обняв их за плечи. Все бы ничего — сколько подобных фото перевидала Катерина на своем веку, и не упомнить. Вот только счастливым отцом семейства был Сидоров. Ее, Катин, Сидоров. Вернее, когда-то ее. Еще вернее — он мог бы стать ее Сидоровым, если бы она согласилась стать его Сидоровой. КаЗой. А теперь это был чужой человек, строгий начальник. Со своей семьей — женой и сыном…

Если наличие его жены не было для Кати откровением, то мальчик лет пяти… Выходит, он женился давным-давно, сразу после их размолвки. Не только женился, но и "сообразил" симпатичного мальчонку. Возможно, рождение ребенка даже подтолкнуло его к женитьбе — кто знает, сейчас по-всякому бывает. И какая ей, Кате, разница, что было сначала — курица или яйцо. Важно лишь то, что у него сразу после переезда в Москву появилась женщина. Сразу. Он не ждал, не мучился из-за Кати, он просто нашел себе другую. Рыжую в рыжем…

— Панелопина! — донесся издалека недовольный голос Сидорова. — Я вас спрашиваю. Почему я должен вас держать? На ваше место с удовольствием придут другие люди — на бирже труда полно безработных. Вы занимаете чужое место, Панелопина!

Голова кружилась от его крика, от глянцевой фотографии, от радостной улыбки рыжей на ней.

— Мне писать заявление? — почти прошептала она. Не то чтобы стеснялась присутствия посторонних ушей, просто голос предательски дрогнул, в горле запершило, язык вдруг стал шершавым.

— Что? Не слышу! — вызывающе воскликнул Сидоров. — Чего тут удивляться падению продаж — если вы таким загробным голосом разговариваете и с клиентами…

— Мне писать заявление? — прочистив горло, спросила Катерина, намеренно четко выговаривая слова.

После секундного раздумья раздался едкий ответ:

— Вы еще не поняли, Екатерина Захаровна, что все распоряжения я раздаю предельно четко? Когда я решу вас уволить, вам даже не придется писать заявление. А пока что я объявляю вам второе предупреждение. К сожалению, лишить вас премии не могу — вы ее уже потеряли. Но в следующий раз мне придется урезать вашу зарплату — должен же я хоть как-то компенсировать свои потери. Не подействует и это — придется с вами расстаться. А пока идите, работайте.

И вновь Катина рука выводила на листке: "Сидорову Ю.В. от Панелопиной Е.З. Заявление…" Но опять не хватило духу завершить начатое. Теперь уже наверняка не от страха остаться без работы и, соответственно, без денег. Понимала, что Юра для нее потерян навсегда, что вот это чудовище в очках с громогласным голосом и жутким характером — не Юра, не ее Юра. Может, он и остался Сидоровым, но уже не тем, совершенно другим. Чужим, жестоким, несправедливым.

Впрочем, насчет справедливости можно было бы поспорить. Что с дисциплиной у Кати проблемы — это правда. Не только опаздывала частенько, но и сбежать хотя бы на пять минут пораньше тоже любила — старалась успеть сесть в троллейбус, пока народ из офисов не повалил. А что продажи у нее упали — тоже правда. Вот только как ему, бестолковому, объяснить, что в этом он сам же и виноват. Потому что невозможно думать о продажах в его присутствии. Потому что, видя его каждую секундочку через прозрачные до безобразия стены — кто их только придумал?! — можно лишь мечтать о том, как бы вдруг жалюзи оказались опущенными, и тогда Катерину не нужно было бы вызывать "на ковер" — она бы сама побежала с радостью. Даже если бы Юра не желал ее видеть, она бы все равно пришла к нему, все равно бы открылась. Сказала бы ему все-все. Как ей было плохо без него, как она его любит, как пыталась его забыть, и что из этого ничего не получилось. Объяснила бы, раз он сам не понял, что Ковальский в ее жизни — чистая случайность и самая большая ошибка. Что она просто все неверно рассчитала, а на самом деле… Ох, как же сложно все объяснить. Но она бы все равно нашла слова, она бы сумела. Для этого нужна была такая малость — закрытые жалюзи…

На мониторе мигнул конвертик: "В вашем ящике одно новое сообщение". Щелкнула по нему машинально, прочитала: "И чего он к тебе прицепился? Вот гад!" Катерина посмотрела на Светку, кивком поблагодарила за поддержку. Про себя подумала: "Знала бы ты, за что!" Никто из коллег даже не догадывался о том, что новый шеф и Панелопина — старые знакомые. И не просто знакомые…

Неожиданно для себя самой Кате стало ужасно жалко Юру. Ведь подчиненные решили, что он такой строгий, вредный начальник, а на самом деле он же совсем не такой. Он добрый, чуткий, ласковый… Был когда-то. Нет, наверняка он таким же и остался, но только для своих. А Катя, увы, уже не подходит под это определение. Своя у него теперь жена, рыжая. И мальчонка тоже свой. Вот перед ними он и открывает душу. А на работе…

Наверное, она все-таки должна уйти. Сидоров, скорее всего, надеялся на ее понятливость. Каким бы жестким и деспотичным ни хотел казаться со стороны, но уволить кого бы то ни было не мог, не в его это было натуре, уж кто-кто, а Катя это прекрасно знала. Да, она определенно должна написать заявление. Вновь склонилась над бумагой, занесла ручку, написала "Прошу", и в очередной раз отступила. Бросила ручку на стол, припечатав ее ладонью. Вздохнула.