Эва Киншоу - Миг удачи

Поскольку в случае вашей матери один из близнецов погиб, нужно, учитывая отягченную наследственность, бдительно следить за состоянием плода. Если проявятся хоть какие-то негативные изменения, придется делать кесарево сечение.

– Я бы предпочла естественный ход событий, – возразила Карен.

– Поверьте мне, я тоже. Я не одобряю кесарево сечение, когда к нему прибегают без необходимости, однако в экстренных случаях оно спасло не одну жизнь. И еще проблема: как роды скажутся на вас. Нет, в моей практике бывали самые разные случаи: худышки играючи производили на свет малышей по семь и восемь фунтов. Однако при вашем хрупком сложении я бы не ставил под угрозу ваше здоровье и здоровье малышей…

– Да, я с вами согласна.

– Вот и чудесно. Что до наблюдения за вами… тремя, – сказал акушер, – Айрин пообещала заглядывать к вам всякий день по дороге на работу. Так что она станет измерять пульс и сердечный ритм малышей, и все такое прочее. Либо придется вас госпитализировать.

– Ох, только не это!

– Я знал, что вы не одобрите, – нахмурился акушер. – Однако, Карен, поверьте мне, если и впрямь понадобится положить вас в больницу, это – пустячная цена за здоровеньких малышей и здоровую маму!

Вернувшись, домой, молодая женщина первым делом отправилась на поиски мужа. Найдя Майлза в складском помещении, она растерянно замерла. Но, должно быть, он по выражению лица жены сразу заподозрил неладное, потому что поспешно подошел к ней и, взяв ее под руку, вывел наружу. Там он усадил Карен на деревянную скамейку под раскидистым деревом.

– Что такое, дорогая? Уж больно серьезный у тебя вид.

Карен пересказала врачебные прогнозы. Однако, вопреки ее ожиданиям, Майлз нимало не удивился.

– А! Акушер надумал-таки поставить тебя в известность!

– Надумал… О чем ты? Ты уже знал? – поразилась она.

– Скажем иначе: у меня зародились некоторые подозрения, так что я переговорил с Айрин, а у нее и самой на душе было как-то неспокойно. Потом мы посоветовались с акушером, но решили тебя пока не волновать: кто знает, может, мы зря забили тревогу!

– Ушам своим не верю! – до глубины души возмутилась Карен. – Я вам кто – шестнадцатилетняя глупышка?

Майлз оглядел ее необъятный шерстяной свитер и синюю юбку. Затем расхохотался и расцеловал все ее пальчики по очереди.

– Нет, что ты! Ты, безусловно, солидная замужняя дама, к тому же изрядно беременная, у которой и без того забот по горло, чтобы добавлять еще!

– Ты, наверное, поэтому и маму сюда вызвал!

– Поверь, когда я позвонил, миссис Торп сказала, что умирает от желания приехать, да только стесняется злоупотреблять моим гостеприимством.

– А Айрин? – не сдавалась Карен.

– Милая, да она тебя обожает! Айрин сама предложила заезжать к тебе по утрам, я тут вообще ни при чем! Еще вопросы есть?

И вдруг, ни с того ни с сего, Карен захотелось сквозь землю провалиться от стыда: ишь, раскапризничалась, словно девчонка школьница!

– Нет, что ты! Спасибо тебе. Я просто…

– Просто ты любишь, чтобы решения исходили от тебя.

– Я неисправимая феминистка, верно? – комично вздохнула она.

– Запомни, что бы ни случилось, мы все рядом и тревожиться тебе не о чем.

Карен склонила голову на плечо мужа. Слова, «я люблю тебя!» дрожали у нее на устах, но сверхчеловеческим усилием воли Карен сдержала опрометчивое признание. И снова ушла в свой маленький, изолированный мирок, где находила убежище последние месяцы: сложила руки на животе и мысленно сосредоточилась на желанных двойняшках. Безотказное средство сработало, так что она и не заметила, как Майлз наблюдает за ней, озабоченно хмурясь.

После ланча Карен поднялась в спальню, но сон упорно не приходил: непрошеные мысли так и лезли в голову. За последние недели она сделалась на редкость чувствительной, и, хотя отлично знала, что это – один из симптомов последних месяцев беременности, легче ей не становилось. Все страшное и печальное, особенно если дело касалось детей, затрагивало ее куда сильнее обычного. И еще одолевали сны: странные, красочные, зачастую граничащие с кошмарами.

Карен беспокойно заворочалась в постели, заставляя себя подумать о Майлзе: ведь и ему теперь приходилось непросто! Он окружил жену заботой, инстинктивно угадывал, что теперь 'любовные ласки ее только раздражают, хотя ей по-прежнему приятно ощущать рядом сильное, мускулистое тело, чувствовать исходящее от него тепло. И беспрекословно мирился с ее желаниями и капризами.

Но предельно заботливый, внимательный, нежный Майлз так и не удосужился сказать жене, что любит ее. Может быть, истинная любовь в словах не нуждается?

Однако в душе Карен нарастала неодолимая потребность выразить собственные чувства, что бы там ни думал об этом Майлз. Возможно, желание было подсказано как мрачными размышлениями о кесаревом сечении, так и картинами мук естественных родов.

Карен встала, отыскала блокнот и ручку, устроилась у камина и принялась писать. В каждое слово она вкладывала частичку исстрадавшейся души.

Милый Майлз, хочу признаться тебе в любви, да только не знаю как. Может быть, стоит вернуться к самому началу? Кажется, я любила тебя всегда, все это время, самой себе не отдавая отчета. Вот откуда мои приступы хандры и раздражительности, которым я поначалу и определения подобрать не могла. Наш роман казался таким современным, таким демократичным: дескать, мы – взрослые люди, ничего друг от друга не требуем, на чужую свободу не посягаем!

Так, когда же я поняла, что люблю тебя, когда осознала эту простую истину? Наверное, в тот день, когда призналась тебе, что беременна… Впрочем, и тогда я еще не была до конца уверена, потому что ужасно боялась сказать тебе про ребенка. Почему? Да потому что не знала, как ты это воспримешь, не знала, что за место занимаю в твоей жизни… Возможно, тоскуя о Линде, ты искал забвения с первой встречной? Я знала одно: ты для меня – закрытая книга.

И даже когда я рассказала тебе про ребенка, и ты тут же сделал мне предложение, я не могла прочесть твоих мыслей. Именно тогда я и поняла – словно молния ударила! – что люблю тебя.

Если честно, я претендовала на роль матери одиночки по одной-единственной причине: мне было невыносимо больно сознавать, что ты меня не любишь так, как я люблю тебя. Забавно, правда? Несмотря на одержимость карьерой, в глубине души я отлично понимала, что для роли матери-одиночки явно не гожусь. Да и феминистка, из меня не ахти какая… но это так, между прочим.

Почему ты решил на мне жениться? Тысячу раз задавала я себе этот вопрос. Только из-за Дика? Из чувства долга: раз уж меня угораздило забеременеть? Возможно, сработали обе причины… Я до сих пор не уверена, но чувствую: между вами с Линдой осталась некая недосказанность: точно темный омут, что затягивает все глубже и глубже… Я знаю, это – запретная зона и мне туда доступа нет. Вот почему я никогда не говорила тебе о своей любви и никогда, возможно, не скажу.