Нора Робертс - Рискованное дело

Натянув брюки, Джонас зашагал к себе в комнату. По пути он совершенно машинально заглянул в комнату Лиз. Она переодевалась в халат.

Джонас, уже поздно.

Я сделал тебе больно?

Она смерила его таким взглядом, что у него внутри все перевернулось.

Да. Я хочу перед сном принять душ.

Лиз, мне нет прощения за то, что я был таким грубым, да и тебе легче не станет, но...

Она не дала ему договорить:

—От твоих извинений мне стало еще хуже. Если ты сказал все, что собирался... я бы хотела остаться одна.

Некоторое время он молча смотрел на нее, а потом провел рукой по волосам. Как мог он убеждать себя, будто понимает ее, если она по-прежнему остается для него загадкой?

—Лиз, черт побери, я извинялся не за то, что занялся с тобой любовью, а за свою топорность, грубость. Я же тебя практически изнасиловал!

Она скрестила руки на груди и попыталась напустить на себя невозмутимый вид.

—А я тебя.

Губы у него дрогнули в улыбке.

—Это уж точно!

Ее глаза не смеялись.

—Ты тоже хочешь, чтобы я перед тобой извинилась?

Джонас подошел к ней и положил руки ей на плечи. Лиз отделял от него лишь тоненький цветастый халат.

—Нет. Я хочу другого. Чтобы ты сказала, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.

Гнев прошел; Лиз посмотрела куда-то вдаль, ему за спину.

— А я думала, это и так понятно.

Лиз... — Он ласково развернул ее лицо к себе.

Ладно, я тебя хотела. А теперь...

А теперь, — перебил он, — послушай меня, пожалуйста!

Не нужно ничего говорить.

Нет, нужно! — Джонас подвел ее к кровати, усадил рядом с собой и взял за руку. Взошла луна. — Я приехал на Косумель с одной-единственной целью. И здесь для меня ничего не изменилось, зато изменилось многое другое. Когда я впервые увидел тебя, я подумал, что тебе многое известно и ты что-то скрываешь. Сначала я связывал свой интерес к тебе с Джерри. Но вскоре я понял, что дело не только в нем. И мне захотелось самому узнать о тебе все.

Зачем?

Не знаю. Я не могу не тревожиться за тебя. — Поймав ее удивленный взгляд, он улыбнулся. — Ты как будто вполне самодостаточна — и все же производишь впечатление брошенного, беспризорного ребенка. Сегодня я нарочно завел с тобой разговор о Вере и о том, почему ты здесь оказалась. Когда ты поведала мне историю своей жизни, я не смог совладать с собой. Она выдернула руку.

—Все понятно. Общаться с матерью-одиночкой непросто.

Кипя гневом, он снова схватил ее за руку.

Хватит приписывать мне слова, которых я не произносил! Ты стояла на кухне и рассказывала о себе, и я представил тебя — юную, наивную, доверчивую, преданную, брошенную. Я узнал, что с тобой случилось, и понял, почему ты сама разрушила свою мечту, отказалась от того, что хотела больше всего на свете.

Я уже говорила, жалеть меня не нужно!

Знаю. — Он поднес ее руку к губам и поцеловал. — Но тогда мне показалось, что я обязан тебя защищать.

Джонас, неужели ты думаешь, что у кого-нибудь жизнь складывается так, как он мечтает в детстве?

Усмехнувшись, он положил руку ей на плечо и притянул ее к себе. Лиз ненадолго застыла, не зная, как реагировать на его ласку. Наконец, она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Мы с Джерри собирались стать партнерами, — признался Джонас.

В чем?

Во всем.

Она тронула пальцем монетку, висящую на цепочке у него на шее.

— У Джерри тоже была такая.

—Нам подарили их дедушка с бабушкой, еще в детстве. Одинаковые золотые пятидолларовые монеты. Странно, но я всегда носил свою орлом вверх, а Джерри свою — орлом вниз. — Джонас сжал медальон в кулаке. — Когда нам было по шестнадцати лет, он угнал свою первую машину.

Она нерешительно погладила его по руке.

Мне очень жаль.

Главное, она ему вовсе не была нужна — мы могли брать любую машину в гараже. Он объяснил, что хотел только проверить, сойдет ли ему это с рук.

В общем, он тебе жизнь не облегчал.

Да, он никому не облегчал жизнь. И особенно себе самому. Но он не был способен на подлость. Бывало, я его ненавидел, но никогда не переставал его любить.

Лиз теснее прижалась к нему.

—Любовь ранит больнее, чем ненависть.

Он поцеловал ее в макушку.

Лиз, ты, наверное, ни разу не консультировалась с юристами... по поводу Веры.

Зачем?

Маркус несет ответственность — по крайней мере финансовую — перед тобой и Верой.

Один раз я взяла у Маркуса деньги. Больше не возьму.

Пособие на ребенка оформляется очень быстро. Подумай: тебе не придется работать семь дней в неделю!

Лиз глубоко вздохнула и отстранилась, чтобы видеть его лицо.

Вера — моя дочь, она всегда была только моей с той секунды, когда Маркус передал мне чек. Я могла бы сделать аборт и вернуться к прежней жизни, той, которую я для себя наметила. Но решила по-другому. Я решила рожать, воспитывать ребенка и поддерживать его. С самого рождения Вера стала для меня источником радости, и я ни с кем не хочу ее делить.

Когда-нибудь она спросит у тебя, как зовут ее отца.

Лиз облизнула губы и кивнула:

—Я ничего не стану от нее скрывать. Пусть сама решает.

Джонас подумал: не стоит давить на нее сейчас, но на всякий случай нужно попросить свою помощницу просмотреть законы о детском пособии и установлении отцовства.

Ты позволишь мне с ней познакомиться? Я помню, мы договаривались, что после ее приезда я уберусь из твоего дома и из твоей жизни. Я и уберусь, но мне бы хотелось ее увидеть.

Если ты к тому времени еще будешь в Мексике.

Еще один вопрос.

Она улыбнулась чуть непринужденнее, чем раньше.

—Только один!

У тебя ведь не было других мужчин? Улыбка увяла.

Нет.

Он ощутил укол признательности и чувства вины.

Тогда позволь мне показать тебе, как все должно быть на самом деле.

Ты совершенно не обязан...

Он ласково откинул челку с ее лба.

Нет, обязан. Ради нас обоих. — Он поцеловал ее в закрытые глаза. — Я захотел тебя сразу, как только увидел... — Его поцелуи, нежные и тихие, напомнили ей весенний дождь. Медленно он снял с ее плеч халат, проводя по шее теплыми губами. — У тебя кожа как золото, — прошептал он и провел пальцем по груди, где оттенок менялся. — И такая белая! Я хочу видеть тебя всю.

Джонас...

—Всю, — повторил он, глядя ей в глаза. Пламя страсти вновь разгорелось в ней. — Хочу любить тебя.

Она не сопротивлялась. Никогда в жизни никто не касался ее так бережно, не смотрел на нее с таким восхищением. Он легонько наклонил ее, и Лиз, исполненная ожиданием, легла на кровать.

Красавица, — шептал Джонас, любуясь, как в лунном свете ее кожа отливает молоком и медом; глаза же, черные-черные, широко раскрытые, затаили неуверенность. — Я хочу, чтобы ты мне доверяла. — Он начал ласкать ее снизу, с лодыжек. — Когда я смотрю на тебя, мне хочется, чтобы ты перестала меня бояться.