Нора Робертс - Рискованное дело

Ткань ее жизни и прежде безжалостно мяли и рвали. Лиз утешала себя тем, что ей удалось все починить. Правда, ткань стала совсем другой, не такой, как прежде, но дыру она залатала. И теперь залатает. Иначе нельзя.

Иногда она металась в кровати до рассвета, не в силах заснуть. В голову лезли страшные мысли: наверное, латать дыру придется прежде, чем она достаточно окрепнет.

Джонас слышал, как она беспокойно ворочается рядом. Постепенно до него дошло, что Лиз практически перестала нормально спать. Ему хотелось, чтобы она прижалась к нему, доверилась ему, но он понимал, что этого не будет. Она слишком независима — и вовсе не уверена в себе. Признаться в том, что она не может без него обойтись, ей трудно, почти невозможно. Она не привыкла ни с кем делиться тяготами жизни. Впервые в жизни ему захотелось успокоить, утешить ее. Всю свою сознательную жизнь Джонас тщательно подбирал себе удобных спутниц, у которых не было проблем, которым не нужны были ни советы, ни утешения, ни поддержка. Утешение и поддержка означают эмоциональную привязанность, к которой он считал себя не способным. Не из эгоизма, а из осторожности. Всю юность, все молодые годы Джонас только и делал, что латал за братом дыры и склеивал осколки. Поэтому он бессознательно противился положению, в котором придется оказывать такие же услуги кому-то другому.

А теперь его все сильнее влечет к женщине, которая излучает чистое чувство и тут же сама его залавливает. Он все больше влюбляется в женщину, которая упорно отказываться признать, что он ей нужен. Лиз сильная, умная и волевая, она привыкла сама о себе заботиться. Но ее глаза полны грусти. И в то же время они такие манящие! Он готов пойти на что угодно, лишь бы избавить ее от боли.

Лиз круто переменила его жизнь. Перевернула простой и давно налаженный миропорядок. Ему хочется утешать, защищать, быть причастным. И тут уже ничего не поделаешь. Лаская ее, Джонас все больше убеждался в том, что от его воли сейчас ничего не зависит.

В постели было жарко; в комнате пахло цветами, которые буйно разрослись за открытым окном. Их аромат смешивался с ароматом сухих лепестков в вазе на туалетном столике. Время от времени кроны пальм шевелил легкий ветерок, но тихий шелест ему не мешал. Его волновало беспокойство лежащей рядом женщины. Волосы Лиз разметались по подушке, щекотали ему плечо. От нее пахло морем и ветром. В комнату проникал лунный свет; он заползал в углы и отчетливо высвечивал ее стройный силуэт. Когда она в очередной раз заворочалась, он притянул ее к себе. Мышцы у нее напряглись — она словно приготовилась отвергнуть дар утешения еще до того, как ей его предложили. Она тревожно вздохнула. Джонас принялся осторожно и медленно массировать ей плечи. Сильные плечи с нежной кожей — он почувствовал, что тает. Лиз что-то прошептала во сне, прижимаясь к нему. Принимает она его или о чем-то просит? Сейчас это уже не важно.

Лежать с ней рядом так хорошо, так покойно. Все вопросы, все сомнения подождут до рассвета. До рассвета они могут поделиться желанием, которое бушует в них обоих. При лунном свете в тихие предрассветные часы каждый из них способен принять то, что другой в состоянии предложить. Он нежно прикоснулся губами к ее губам.

Лиз едва слышно вздохнула, не просыпаясь; тело ее обмякло. Наверняка ей сейчас снится что-то приятное: спокойное море, мягкая трава. Джонас провел рукой по ее спине, ощупывая ее, изучая. Длинная, стройная, гибкая и сильная. Ему же стало жарко и тревожно. В нем начала просыпаться пока дремлющая страсть.

Она пробуждалась постепенно: сначала кожа, потом кровь, потом мышцы — одна за другой. Ее тело проснулось и запульсировало до того, как разум поспел за ним. Не открывая глаз, она поняла, что обнимает Джонаса, уже возбужденного, уже голодного. Когда он снова поцеловал ее, она пылко ему ответила.

На сей раз она не медлила и, ни секунды не сомневаясь, уступила своему желанию. Ей хотелось отдаться ему целиком, до конца. Высказать вслух все, что она чувствует, невозможно. Да и неразумно, наверное, признаваться в том, что сердце ее обнажено и открыто для него. Можно не говорить о чувствах, зато можно их показать, подарив им обоим чудо безграничной любви.

Не отрываясь от его губ, она крепко обняла его. Она страстно целовала, ласкала, покусывала и дразнила его до тех пор, пока его дыхание не сделалось частым и прерывистым. Он не мог не ответить ей. Лиз дрогнула. Она поняла, что и его тоже можно соблазнить, заставить забыть о разуме, отправить в полет за пределы реальности. У Лиз закружилась голова. Оказывается, она тоже умеет соблазнять и возбуждать!

Она подвинулась, чтобы ему удобнее было лечь сверху, но не учащала ритма. Он прошептал ее имя — Лиз поняла, что он сдерживается из последних сил. Она инстинктивно находила на его теле самые нужные точки, ласкала их, учась на ходу. Кончиком языка она провела по его шее, наслаждаясь его мужественностью. Пульс у него бился часто — так же, как и у нее. Одним движением Лиз оседлала его; оказавшись сверху, она обрела большую свободу.

Ее неопытные руки поглаживали его вначале нежно и робко. Ее ласки сводили его с ума. До нее он не знал ни одной женщины, способной вот так дарить чистое наслаждение. Она медленно покрыла поцелуями его грудь, затем потерлась о нее щекой. Ее прикосновения одновременно и утешали, и распаляли его.

Он весь горел как в огне, и в то же время ему казалось, что он плывет по воздуху и через его тело проходят воздушные потоки. Огонь от ее поцелуев распространялся по телу, как лесной пожар. Она пробовал его на вкус, и ее влажные губы походили на шепот ночного ветерка — охлаждающего, успокаивающего.

— Скажи, что ты хочешь. — Она подняла голову, и ее черные прекрасные глаза замерцали в лунном свете. — Скажи, что мне делать.

Ему показалось: больше он не вынесет. Потрясенный ее чистотой, неискушенностью и бескорыстием, он приподнялся и запустил обе руки в ее волосы. Так он мог бы лежать с ней вечно; она напоминала амазонку, чья кожа отсвечивает в полумраке золотом. В глазах горел огонь желания. Он притянул ее к себе, и их губы снова встретились. Оба почувствовали ненасытный голод. Ей не нужно было ничего говорить, ее ничему не нужно было учить. Сила ее желания зажгла его.

Джонас забыл о рассудке, послал к черту самообладание. Положив руки ей на бедра, он усадил ее повыше и одним движением вошел в нее. Она ахнула от изумления и радости. Все ее тело сотрясала сладкая дрожь. Упершись руками ему в плечи, она начала бешеную, неудержимую скачку. Удовольствие, боль, радость и ужас одновременно затягивали ее в пучину и уносили куда-то ввысь.

Он не мог ни о чем думать, зато его чувственность была обострена до предела. Еще вчера он ни за что не поверил бы, что можно ощущать столько всего сразу и так остро. Его душу раздирало нечто неиспытанное; в нем возникало что-то новое, наполняя его новым смыслом. Наконец, он перестал что-либо слышать, кроме биения собственного сердца. С полуоткрытыми глазами он следил за ней — обнаженной, освещенной лунным светом. Он любовался ею, когда она увлекла его за собой на вершину блаженства, на недосягаемую вершину, где царило слепое безрассудство. Такой он запомнит ее навсегда.