Ирина Алпатова - Барби играет в куклы

С салоном номер два мне на самом деле крупно повезло. Вот что я стала бы целыми днями делать в этой музейной квартире? Таращиться в телевизор? Нет уж, увольте. Теперь я совершенно не могла смотреть всякие там мелодрамы и сахарные сериалы: как только герой придвигался к героине с горящим взором, меня пробирал озноб. Я сразу представляла, как он сейчас начнет слюнявить девушку своими мокрыми губами и бр-р, дальше уже ничего смотреть не хотелось А ехидна пошла еще дальше, она даже попыталась намекнуть, что и у Ричарда Гира…, может, у него тоже… И хоть она и ехидна, но на сей раз даже у неё голос дрожал и прерывался и мы, пожалуй, могли бы обняться и зарыдать на плече друг у друга, имей она эти самые плечи.

И вот тут очень кстати Долорес в каком-то журнальчике откопала статью на английском. Статья была про американского хирурга-косметолога, творящего чудеса омолаживания, и Долорес вроде бы заинтересовалась, не окажется ли ему по плечу и такое чудо, как она сама, то есть её рот, глаза, щеки, уши и всё прочее. Я прочла и вполне сносно перевела, и вот тут Долорес на меня посмотрела…

— У тебя голос, — сказала она, — у тебя иностранный язык… Пожалуй, ты можешь иногда быть полезной.

А я думала, что мой голос может быть полезным только в качестве пожарной сирены.

Вообще-то салон оказался не совсем таким, каким я его представляла — что-то ужасно светское, дорогое и недоступное. Ничего подобного. Раньше, похоже, это были две квартиры на первом этаже жилого дома, А теперь в них были убраны перегородки, окна превращены в витрины и над входом поблескивало золотом по зеленому — "Долорес".

Честно говоря, некоторые из высталенных картин мне нравились, а некоторые нет — какие-то круги, пятна, разводы… Похоже, их рисовал как раз тот дядька, который периодически вытирал кисти о Люшкины волосы, но Долорес явно считала иначе. И я сказала себе: представь, что ты играешь роль гостеприимной хозяйки или гида, и Виктоша одобряюще улыбается тебе из зала. Ну мало ли что тут понавешали. И у меня получилось и не просто получилось, у меня случился триумф.

Не то, чтобы в салон часто заходили иностранцы, но всё-таки бывало. Как-то зашли три японца или корейца, какая разница, и Катя, постоянный продавец, тихо мне скомандовала: давай! Я сделала шаг им навстречу и улыбнулась. Они тоже улыбнулись, а я ещё шире, а они давай мне улыбаться во весь рот. Кто это говорил, что восточные люди очень сдержанный народ?

Хватит уже, скомандовала ехидна, у тебя сейчас сведёт челюсти и ты так и останешься с растянутыми губами и сощуренными глазками, уж пора бы что-нибудь и сказать. Тут появилась Долорес и стала показывать японцам-корейцам картины и вазы, а я переводила. Но они улыбались и продолжали смотреть не на картины, а на меня, на Долорес они не глядели вообще и всё лопотали между собой по-своему. Я бы сказала, что-то одобрительное лопотали. И что же? А то, что они купили не картину или вазу, а мою летающую корову, и мне не было жалко. Всё-таки животное попало в хорошие руки, а японцы хотели ещё купить, но у нас больше не было.

Когда они ушли, наша гостеприимная хозяйка перестала улыбаться и повернулась ко мне, а я по инерции продолжала сиять идиотской улыбкой.

— Они приняли тебя почти за свою, — констатировала Долорес сочувственным тоном. — Ты такая же плюгавенькая, да еще глазки прищурила и вообще, они полных женщин любят. И сделай-ка еще пару-тройку этих коров, у людей бываю очень странные вкусы.

— Наплюй ты на неё, — сказала мне потом в подсобке Катя. — Ты маленькая, беленькая и хорошенькая, вот они и растаяли. Они бы тебя с удовольствием вместе с этой твоей коровой уволокли, если бы можно было. А наша всё просекла, вот и злобствует, и потом, если бы ты не была её невесткой, она бы, может, не так вредничала.

Катя, конечно, просто старалась меня утешить, но я и в самом деле категорически запретила себе расстраиваться. Ну подумаешь, я похожа на японку, да еще толстую. Похожа и похожа. Пусть я теперь буду Сеня-сан.

Когда до Нового Года оставалось меньше недели, позвонила Долорес и объявила, что она умирает, тем более что она совершенно никому не нужна и даже родному сыну до нее нет дела. Аркадий хотел решить проблему как обычно, то есть у него и на этот случай было специальное учреждение, очень дорогое, нет, не богадельня, а наворченный санаторий, где мадрэ подлечат… Но Долорес не хотела умирать в санатории, она хотела сделать это дома, окруженная близкими людьми.

Аркадий страшно распсиховался, он высказал мне всё, что думал про женщин. То есть до этого я выслушала выводы про неблагодарных детей — от Долорес, потом про истеричных баб — от Аркадия и, похоже, я была воплощением и тех и других. По крайней мере, я должна была ответить за все их происки и закидоны.

Одним словом, у Аркадия в планах на Новый Год была не смерть Долорес, а нечто совсем другое — поездка "в одно место", где намечалась некая программа. Кусочек этой программы мне как раз и посчастливилось увидеть накануне.

Кто-то растолкал меня среди ночи, и я решила, что у меня окончательно помутился рассудок: рядом с постелью стоял и пьяно ухмылялся маркиз, сошедший с картины — бородка, чёрный камзол, плоёный воротник и… кинжал в руке… Он всё-таки до меня добрался! Я уже издала, было, хриплый клёкот, но тут фантом-убийца покачнулся и захохотал. "Ведь п-похож, чика? С-скажи, что п-похож"! И Арчибальд, выронив свое оружие, тяжело осел на край постели и завалился на бок.

Я живо выбралась из-под одеяла и первым делом подняла с ковра кинжал, тьфу ты, это был тот самый нож для разрезания бумаги. Я посмотрела на гранда, уже храпевшего с открытым ртом, и задумалась. Отнести нож на место? Но мало ли что еще взбредет кабальеро на ум, когда он проснётся.

И в самом деле, ножичек на сей раз выглядел как-то опасно и по-настоящему, несмотря на легкомысленную пластмассовую ручку Я осторожно тронула узкое лезвие и отдернула руку — ого, да оно острее бритвы! Ну уж тут моё воображение разыгралось не на шутку — а ну как Арнольд не рассчитает и шутя меня прирежет?

Я пошла в гардеробную и включила свет. Не спите? — спросила я своих ребяток. Уснешь тут, — вразнобой ответили они. Генри принципиально не смотрел на меня, зато Вояка так и буравил взглядом. Я развязала бечевку на его рукаве, с помощью которой наш герой держал в руках оружие, и вложила вместо сабли нож, то есть теперь это был меч. Он оказался тяжеловат для Вояки, и старичок держал его неловко, неумело.

Ты понял, как обстоят дела? — спросила я. Ничего не поделаешь, если что, будем сражаться, это тебе не гантелями греметь. Держи меч крепче и закаляй волю к победе. — Ни фига себе, — ответил озадаченный Вояка, но мне показалось, что глаза-пуговки воинственно блеснули в неярком свете. То-то же.