Нора Робертс - Судьба Кэтрин

— Не смейте.

Кики хотела, чтобы это прозвучало как приказ, но голос дрожал.

Его глаза встретились с ее.

— Боитесь?

Вопрос заставил напрячься позвоночник.

— Конечно, нет. Если только меня не соберется поцеловать бешеный скунс.

Она начала отступать, но оказалась плотно прижатой к нему, глаза и рты выстроились в одну линию, теплое дыхание смешалось. Разумеется, он не собирался целовать ее, нет… пока она не бросила последнее оскорбление в лицо.

— Вы не понимаете, когда надо остановиться, Кэтрин. Этот недостаток может навлечь на вас неприятности, как сейчас.

Кики не ожидала, что его рот окажется таким горячим, таким твердым, таким голодным. Она думала, что поцелуй будет искушенным и мимолетным. Легко отвергнуть, легко забыть. Но она была неправа. Опасно неправа. Его поцелуй походил на погружение в расплавленное серебро. Даже когда ей очень захотелось вдохнуть, он усилил натиск, глубоко погружая язык, насмешливо мучая и дразня ее. Кики пыталась покачать головой, но только изменила угол его атаки. Руки, которыми она пыталась протестующее упереться в его плечи, неожиданно скользнули вокруг его шеи.

Трент хотел преподать ей урок… и забыть. Но урок получил сам. Он узнал, что некоторые женщины — эта женщина — могли быть сильными и мягкими, печальными и восхитительными, все сразу. Как далеко внизу разбилась волна, так и он неожиданно почувствовал себя разбитым. И нежеланным.

Он подумал, совершенно по-дурацки, что увидел звездный свет на ее коже и почувствовал лунную пыль на ее губах. Низкий вибрирующий стон, который он услышал, был его собственным.

Трент поднял голову и покачал ею, словно пытаясь отогнать туман, застилающий рассудок. И увидел направленные на себя глаза — темные, ошеломленные.

— Простите меня. — Потрясенный собственным поведением, он настолько стремительно отпустил ее, что она оступилась, потом отдернула от него руки. — Это совершенно непростительно.

Девушка ничего не могла сказать, абсолютно ничего. Слишком много эмоций боролось в ней. Вместо этого беспомощно махнула руками, что заставило его почувствовать себя низшей формой жизни.

— Кэтрин… поверьте, у меня нет привычки…

Он вынужден был остановиться и прочистить пересохшее горло. «Господи, я хочу сделать это снова», — понял он. Он хотел целовать ее, впитывать ее дыхание, пока она стояла там, выглядя потерянной и беспомощной. И очень красивой.

— Я ужасно сожалею. Этого больше не повторится.

— Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

Никогда в жизни она не была так взволнована. И так опустошена. Он только что открыл дверь в какой-то тайный мир, затем снова захлопнул перед носом.

— Хорошо.

Трент вынужден был остановить себя и не протянуть к ней руку, чтобы коснуться волос. Он начал отступать по дорожке к дому. Когда оглянулся назад, она все еще стояла там, где он ее оставил, глядя на тени, и лунный свет обнимал ее.

Его зовут Кристиан. Я снова и снова обнаруживала себя, бродящей по утесам в надежде перекинуться с ним несколькими словами. Я говорила себе, что это потому, что очарована искусством, а не художником. Наверное, это правда. Должно быть правдой.

Я замужняя женщина и мать троих детей. И хотя Фергус — не романтичный муж из моих девичьих мечтаний, но он прекрасный кормилец семьи и иногда бывает даже ласковым. Возможно, какая-то маленькая часть меня, какая-то крохотная бунтарская часть жалеет, что я не устояла под напором родителей и вступила в хороший и правильный брак. Но это глупость, потому что дело сделано больше четырех лет назад.

Плохо сравнивать Фергуса с мужчиной, которого я едва знаю. И все же здесь, в моем личном дневнике, я могу дать себе поблажку. Пока Фергус думает только о бизнесе, следующей сделке или долларах, Кристиан говорит о мечтах, картинах и поэзии.

Как же мое сердце жаждет хоть немного поэзии.

Пока Фергус дарит мне — с прохладным и небрежным великодушием — изумруды на день рождения Этана, Кристиан однажды преподнес букет полевых цветов. Я сохранила их, уложив здесь между страницами. Насколько счастливее я чувствовала бы себя в них, чем в тех холодных и тяжелых драгоценных камнях.

Мы не говорили ни о чем личном, ни о чем, что можно счесть непристойным. И все же что-то было. В том, как он смотрел на меня, улыбался и говорил, присутствовало что-то великолепно непристойное. Так же как когда я искала его этими яркими летними днями, пока спали мои малыши, я вела себя не как примерная жена. Я предавала саму себя, когда сердце барабаном грохотало в груди.

Сегодня я сидела на скале и наблюдала, как он работает, воплощая на холсте эти розовые и серые камни и синюю, очень синюю воду. Там была и лодка, скользящая вперед, такая свободная, такая одинокая. На мгновение я представила нас двоих на ней, лицом к ветру. Не понимаю, откуда возникли эти мысли, но пока они кружились в голове, ясные, как кристалл, я спросила его имя.

— Кристиан, — ответил он. — Кристиан Брэдфорд. А вы — Бьянка.

Он так произнес мое имя, как никто не произносил его прежде. Я никогда не забуду этого. Я забавлялась с дикой травой, которая проросла сквозь трещины в камнях. Опустив глаза, спросила, почему его жена никогда не приходит понаблюдать за его работой.

— У меня нет жены, — ответил он. — Искусство — моя единственная госпожа.

Неправильно, что мое сердце так забилось от его слов. Неправильно, что я улыбнулась, и все же я улыбнулась. И он в ответ. Если бы судьба распорядилась по-другому, если бы — каким-то образом — изменилось время и место, возможно, я полюбила бы его.

Думаю, неизбежно полюбила бы.

Как будто поняв это, мы начали беседовать на пустяковые темы. Но когда я встала, понимая, что мне пора, он нагнулся, оторвал крошечный цветок золотого вереска и всунул мне в волосы. На мгновение его пальцы скользнули по моей щеке и его глаза встретились с моими. Потом он отступил и пожелал мне доброго дня.

Теперь я сижу, склонившись под лампой, и пишу, слушая недовольный голос Фергуса, который по соседству распекает своего камердинера. Он не придет ко мне сегодня вечером, за что я ему очень благодарна. Я родила ему троих детей — двух сыновей и дочь. Подарив ему наследников, я выполнила свои обязанности, и он не часто испытывает потребность прийти в мою кровать. Я существую, как ребенок, только для того, чтобы хорошо одеваться, демонстрировать в соответствующих случаях достойные манеры и подавать его гостям приличный кларет.

Не очень много требований, полагаю. У меня неплохая жизнь, и я должна быть довольна. Возможно, так и было до того дня, когда я впервые пошла гулять к скалам.

Так что сегодня вечером я буду в одиночестве спать в своей кровати и мечтать o мужчине, который не мой муж.