Татьяна Алюшина - Просто о любви

Большинство с чистой душой слиняло бы по-тихому, махнув рукой на протоколы и нанесенные личным машинам повреждения. Ан нет, из глухой пробки стоявших в прямом смысле впритирку машин разве что пешкодралом.

Люди притихли и ждали развития событий.

Степан не слушал, не обращал внимания на происходящее и не вникал в ситуацию — милиция и спасатели сами разберутся. А у него было много тяжелых пострадавших, трое очень тяжелых — водитель фуры, водитель «жигулей», первыми вылетевшие на встречную, крутой нисанщик, которого спасла от смерти собственная машина системой безопасности, один труп водителя «газели» и пятеро раненых средней тяжести.

И это на первый взгляд, а какие «сюрпризы» ждут в километровом месиве машин…

Вывозить пострадавших самое сложное — необходимому количеству «скорым» не пробиться через кучу-малу на дороге, транспортировать вертолетами — это из области американского кинематографа, а у нас только самых тяжелых, которые на грани.

Приходилось предпринимать оперативные действия, которые по-хорошему надо проводить в операционных, а не прямо здесь, на месте, делая все, что возможно, и сверх того…

И так много часов подряд.

Больших зашивал, вправлял кости, экстренно оперировал, останавливал кровотечения и снова зашивал. Четко, без суеты и лишних движений, отдавая жестким, охрипшим на холоде голосом команды, принимая мгновенные решения, оценивая ситуацию — успевая только менять стерильный верхний одежный набор и перчатки.

Когда Степан стоял под душем, вернувшись с командой на базу, ему все казалось, что въевшийся в кожу запах водки не отмыть уже ничем, и отвлеченно думал, что станет объяснять гаишникам по дороге домой, если остановят, — чувствовал он себя консервированным в водочном рассоле.

Хотелось позвонить прямо сейчас Стаське и пожаловаться, как зверски устал и замерз и как сегодня пришлось работать, но он опасался, что на такую длинную речь у него ни охрипшего голоса, ни сил не хватит.

Лучшее, что могло с ним случиться, — это оказаться возле нее, лечь, прижать Стаську к себе и уснуть.

Где оно, то лучшее?

— За горами, за долами, — указал точный адрес доктор Больших.

Ему еще предстояло принять стратегическое решение: куда ехать? И ехать ли вообще? Не проще ли и безопаснее лечь в дежурке и проспать до утра? Это, конечно, не климатический курорт и не перинное раздолье — шум, гам, возможная беготня — работает следующая смена, но все же…

Да к черту! Что он, бомж какой!

Раз нельзя к Стаське, он поедет домой! Выспится и утром к Вере в больницу. Не так уж он и устал, чтобы не доехать!

Правда, объяснить себе в данный момент, почему нельзя туда, куда хочется больше всего, доктор Больших не мог, хоть ты его пытай с пристрастием.

«Завтра во всем разберусь!» — пообещал себе Степан.

И, пребывая в душевном состоянии: «Назло кондуктору пойду пешком», упертый временами до предела Больших доехал домой, стискивая зубы, не дав себе расслабляться, включил систему обогрева в подвале, даже пожевал остатки вчерашнего ужина, что-то доказывая себе, и лег спать.

Проснулся почему-то ни свет ни заря, поворочался с боку на бок, пытаясь снова уснуть, поуговаривал себя, ругнулся, не достигнув желаемого результата, и пошлепал в кухню — варить кофе.

Дом встретил хозяина приветливо-радостно, теплом и уютом. Степан похвалил мысленно: хорошо здесь у нас с тобой! И в голове сверкнула мысль: «И неприютно одиноко…»

Степан, как наяву, представил Стаську, потирающую глаза, выползающую следом за ним из спальни в кухню, как она сонно приваливается к его боку.

— Ну, что тебе не спится, старче? — спросит, не открывая глаз.

А он поцелует ее в макушку, усмехнется:

— Не знаю, ты иди досыпай, маленькая.

— Мне без тебя не досыпается, — ответит она.

И ни на одну его рубашку Стаська не претендовала бы, даже если бы он сам настаивал, а ходила в смешной уютной пижамке, всклокоченная, сонная, зевала.

Или сидела за компьютером и тихо ворчала на писательниц французских нерадивых, бросала с досады работу и кричала на весь дом со второго этажа:

— Степан! Пошли на мороз мозги мои выветривать!

Или засыпала в его объятиях у камина, под тихий неспешный разговор, а просыпаясь, нервничала, что прослушала что-то важное, и требовала повторить.

Главное, что вся она — ее запах, смех, улыбки, шуточки, дух, характер, движения, легкие шаги — находилась бы здесь, с ним, наполнив дом и его жизнь.

— Она тебе понравится! — сказал Степан дому, улыбаясь.

В этот момент, сидя рассветным утром в кухне собственного дома в одних трусах за чашкой кофе, Степан Сергеевич Больших понял, как божье откровение, одну простую истину — что именно эту женщину он ждал всю свою мужскую жизнь и именно этой женщины там не хватало.

Ему и его дому заодно!

— А ведь Лев Гурьевич сто раз прав! Что я такого наворотил в своей голове? — Он отряхнулся от всякой надуманной глупости. — Какие препятствия, какие Веры могут быть? Стаську в охапку и домой! И не отпускать! Все!

Хлопнув по кнопке, отключил только собравшийся закипеть чайник для второй порции кофе и стремительно, большущими шагами прошествовал в спальную одеваться-собираться.

Сначала к Вере в больницу, расставлял приоритеты и дела сегодняшние Больших, выезжая с поселковой дороги на шоссе. Посмотрит, как она, оценит ситуацию, а потом к Стаське.

Хватит! Наигрались!

Возле Вериной койки на стуле сидел незнакомый мужик в накинутом поверх одежды белом халате, держал ее за руку и, наклонившись поближе, что-то тихо ей говорил.

Он обернулся на звук закрывающейся двери, увидел Степана, встал и поздоровался.

Степан не удосужил словом — кивнул.

— Я выйду, — наклонился к Вере незнакомец, пожав ей ладошку. — Вы поговорите.

И так бочком, бочком, всем видом выказывая неуверенность и признание иного авторитета на данной территории, тихо вышел за дверь.

Степан сел на его место.

— Как ты? — спросил он у Веры.

— Нормально, — тихо ответила она.

— Мне надо посмотреть твой шов, — предупредил он, берясь за край укрывавшего ее одеяла.

— Не надо, Степан, доктор смотрел утром, сказал, все хорошо, — попыталась остановить она его, схватив за руку.

— Тебе, может, и не надо, а мне надо! — твердо, обычным докторским тоном, оборвал тихие протесты Веры.

Не обращая внимания на ее слабое сопротивление и смущенно краснеющие щеки, откинул одеяло. Задрал рубашку, отлепил с одной стороны лейкопластыри, поддерживающие марлевую повязку, посмотрел шов, быстро, но легко понадавливал пальцами вокруг него, заклеил обратно, одернул рубашку и укрыл ее одеялом.

— Шов чистый, хороший. Как настроение?

Он решил не задавать лишних вопросов, что надо, он увидел, а остальное — зайдет к доктору Иванову, узнает подробности у него.