Вера Колочкова - Кабы я была царица...

Ну да, Светка права – надо было вставать со стула и действительно проваливать подобру-поздорову, но Соня даже и встать не могла. Напал на нее будто ступор какой паралитический, будто сначала в грудь толкнуло, а потом разлилось быстро по солнечному сплетению чужое ядовитое раздражение. И тут же горло перехватило спазмом, и в глазах стало горячо, задрожало само по себе мокрой противной тяжестью. Боясь сморгнуть, Соня все-таки поднялась на дрожащих ногах, развернулась к двери, пошарила перед собой рукой, как слепая. А, вот и дверь, ей туда надо… Потом по лестнице вниз, в подвал, а вот и ее архивная каморка, здесь и спастись, и поплакать можно, закрыв за собой дверь на ключ. Еле успела. Слезы уже торопливо бежали по щекам, и можно было вздохнуть, и не задерживать больше дыхание, и дать им настоящую волю. Она уже по опыту знала – в таком случае надо сначала отплакаться хорошенько. Сразу, не отходя, как говорится, от кассы. Если сдерживаться, еще хуже будет. Да и не спрашивают у нее слезы, хочет она сдержаться или нет. Наплевать им на ее желания, они сами по себе из глаз льются…

Лидия Петровна, хорошая моя, добрейшая женщина! Вы-то зачем, зачем… искушаетесь? И вас, выходит, привлекла моя внутренняя слабость, этот мой помойный контейнер души под названием инфантильность? Ну, хорошо, приму я в него вашу утреннюю неврастению, пожалуйста… Все ваши яды, и шлаки, и нервные токсины – все приму! Только одумайтесь, только отпуск на три дня дайте…

Неизвестно, сколько она так просидела, дергаясь от сотрясающих все тело рыданий – может, час, может, два. А может, вообще минут десять. А только дверь в ее каморку вдруг подергали с той стороны пару раз, потом постучали тихо, и виноватый извиняющийся голосок Лидии Петровны пропел:

– Соня… Сонечка… Открой, я знаю, что ты там…

Торопливо утерев щеки и успевший раскваситься от обильных слез нос, Соня повернула ключ в дверях, уставилась на начальницу взглядом кроткого, но очень обиженного ангела. Теперь можно и ангелом посмотреть – отчего ж нет? Ясно же, чего она сюда притащилась…

– Ну Сонюшка… Ну чего ты, в самом деле? Смотри, уревелась вся… Нельзя же так, Сонюшка! Ты меня тоже пойми – жизнь такая… Знаешь, как мне внук с утра нахамил? Я же только для него, для поганца, чтоб за учебу его платить, в свои шесть десят пять лет на работу таскаюсь, гипертонией насквозь замученная, а он… Да у меня с утра давление двести двадцать! Ну, не обижайся на меня, Сонюшка. А отпуск я тебе подпишу! Хочешь, прямо сейчас подпишу? Где у тебя заявление?

– У вас на столе осталось…

– Да? Ну, ладно… Ты ведь на неделю хочешь в отпуск пойти? Я правильно поняла?

– Да… На неделю…

– Ну, вот и чудненько! И никаких проблем! На неделю так на неделю! Сейчас поднимусь, подпишу и сама его в отдел кадров отнесу! Хорошо?

Соня только быстро покивала, соглашаясь. Лидия Петровна еще проговорила ей что-то торопливое, бодренькое и виноватое, потом подмигнула и исчезла за дверью. Вот и выяснилось, чью хамскую помойку она в себя с утра приняла. Лидии Петровны балбеса внука, значит. Вот такой славный круговорот дерьма в природе у них получился! Слава богу, что этот круговорот в ее контейнере осел, а мог ведь и дальше пойти! Кто его знает, чем бы он в конце концов завершился? Ураганом где-нибудь в районе Нового Орлеана? Или другими какими катаклизмами? Хотя насчет Нового Орлеана – это она загнула, пожалуй. Можно подумать, что она Новый Орлеан своим ничтожным помойным контейнером спасла… Все гораздо мельче, все гораздо проще разрешилось появлением у Лидии Петровны здорового и предсказуемого чувства вины. Организм разгрузился от утреннего неврастенического бремени, и вот вам, пожалуйста. Всем стало хорошо. Все достигли желаемого. А Лидия Петровна, Соня по опыту знала, еще несколько дней вздыхать будет, вспоминая свою утреннюю истерику. Потому что чувство вины – оно тоже, наверное, не такой уж большой для человека подарок? Еще и неизвестно, что легче в себе носить – чужую помойку или чувство вины…

Вздохнув, Соня всхлипнула в последний раз продолжительно и сладко. Ничего. Жизнь, кажется, налаживается. Главное, отпуск недельный ей дали? Дали. А переработать в себе чужие шлаки и токсины, переварить их да благополучно вывести – это дело для молодого организма пустяковое. Похнычет немного, поболит, покуксится и к вечеру справится…

В обед заскочила к ней Светка, выпучив глаза и воровато оглянувшись на дверь, зашептала:

– Ты видела, видела, что наша Лидка творит? Совсем уже крышак сорвало на старости лет, с дуба рухнула… Вся изошла в судорогах помирающего климакса! Орет и орет на меня весь день!

– А ты?

– А что – я? Я, как ты, слезами умываться не буду – еще чего! Не дождется она от меня этого! Пусть орет. Мне, знаешь, смешно даже…

– Тебе смешно, а мне не смешно! – рассердилась вдруг на нее Соня. – Знаешь, как мне надо было эту отпускную неделю заполучить? А если б она заартачилась? Что бы я тогда?

– Ну, не знаю… – пожала плечами Света. Потом, по-свойски толкнув ее в плечо, глянула в глаза хитровато: – Слушай, подруга… А чего это ты с Бобом тогда накосячила? Я его видела вчера, и он просил тебе передать…

– Не надо мне ничего передавать, Свет! Я не хочу на эту тему говорить даже! – испуганно замахала Соня руками у нее перед лицом.

– Да ты не поняла, Сонь… Он, наоборот, говорил…

– Не хочу! Не хочу ничего слушать! Отстань от меня со своим Бобом! Ты же вроде обедать пошла? Ну вот и иди себе…

– Ой, да больно надо… – фыркнула обиженно Света. – Подумаешь… Я вообще могу к тебе сюда не заходить! Сиди тут одна, скоро заплесневеешь вместе со своим архивом! Вместо того чтоб спасибо сказать, она… Да пошла ты, вообще, знаешь куда?

Гордо поднявшись и очень прямо держа спину, она шагнула к двери, потом хлопнула ею за собой сердито. Вздрогнув, Соня осела на стуле, поморгала, пожала ей вслед плечами. Потом вытянула медленно нижний ящик стола, достала пакет с овсяным печеньем. На обед идти не хотелось. Надо бы встать, чайник включить… Нет, что сегодня за день такой? Нервный, скандальный, голодный. И даже печенье такое… противное. Затхлое, отсыревшее, невкусное. Все, все кругом противное…

К обеду, как она и ожидала, организм удачно справился со всеми влетевшими в него утренними неприятностями, и даже настроение образовалось довольно сносное. Тем более, Лидия Петровна, вконец расщедрившись, отпустила ее пораньше, прямо с обеда. И автобус быстро пришел. И до дому доехала без пробок. И Вера Константиновна оказалась дома – сунула ей в прихожей целлофановый пакетик с лежащей в нем пачечкой тысячерублевок. Соня взяла его с опаской – сроду она таких деньжищ в руках не держала. Томочка у нее зарплату всегда всю до копеечки забирала – как она говорила, на общее хозяйство. Соня и не возражала. На дорогу, на обеды, на покупку книг выдавалась ей раз в неделю вполне достаточная сумма. И одежду покупать сестра сама выводила ее на рынок – чуть только не за руку. Впрочем, в одежде Соня была совсем неприхотлива. Джинсы да свитера – вот и вся одежда…