Вера Колочкова - Марусина любовь

«… Хочу перед тобой еще и повиниться, доченька, – писала дальше мать. – Если уж так в моей жизни все повернулось, то и перед тобой я вину чувствую за твоего Кольку. Теперь-то уж можно, раз у тебя все хорошо в жизни сложилось. Он ведь все писал тебе, писал… А я, дура старая, все его письма в печку совала. Каюсь – читала я их перед тем, как сжечь-то. Любит он тебя, Марусенька, очень любит… Ты прости меня, что я так с твоей судьбой посвоевольничала. Я ж тебе мать все-таки. Не захотела тебе своей судьбы. А она, смотри, судьба-то, взяла вон и на порог вчера ко мне заявилась… Потому и каюсь перед тобой за Кольку. Третьего дня тоже письмо от него приходило. Пишет, на поселение его перевели раньше срока за хорошее поведение. Там же где-то, недалеко от колонии. Деревня Синьково, Прилукского района. Пишет, ничего, жить можно. К себе уж не зовет – знает, наверное, что не приедешь. Мать-то ему отписала, чай, что ты замуж в городе за хорошего человека вышла…»

– Девушка! Билет будем покупать или письма читать? – недовольно пробурчал у нее над ухом сердитый мужской голос. – Ваша очередь подошла!

– А… Да-да, извините… – вынырнула Маруся из своего письма и улыбнулась виновато усталому взгляду билетной кассирши. – Мне билет, пожалуйста…

– Куда? – требовательно переспросила кассирша, глядя на нее удивленно. – Куда билет-то, девушка? Чего вы застыли, господи? Ну же, говорите!

– А… Так до Воркуты… – хлопнув ресницами, неожиданно для себя вдруг произнесла Маруся. Страшное это слово легло на язык легко и просто, будто просила она билет вовсе и не в горестную эту Воркуту, которую раньше и в мыслях-то держать было больно, а куда-нибудь в Сочи, ну или в Краснодар по меньшей мере. – Ну да! До Воркуты! – произнесла она уже более уверенно, виновато улыбаясь кассирше. – Извините, задумалась я… До Воркуты, конечно…

Разлепив глаза, Маруся потянулась всем выспавшимся молодым телом, заложила руки за голову и снова отдалась баюкающему этому укачиванию – и впрямь, как хорошо под него спится-то! Давно так крепко не спала, хоть и на верхней полке… Еще день проехать, еще ночь – и Воркута. Интересно, а далеко от Воркуты этот Прилукский район с деревней Синьково? Хотя какая разница… Где бы ни был – все равно теперь она доберется! Теперь-то уж точно доберется. Господи, неужели она увидит Кольку Дворкина совсем скоро! Вот он удивится…

Снова закрыв глаза и растянув губы в счастливой улыбке, она принялась рисовать в голове картину этого «удивления» и даже хихикнула тихонечко, чем привлекла к себе внимание сидящего внизу сивого дедка с маленькими ясными глазками.

– Ты чего там смеесся, девонька? Выспалась уже, что ль? Смеется себе, главное… Слазь давай со своей верхотуры, будем чай пить…

– Ага… Сейчас, дедушка… А где остальные соседи? Нету никого?

– Так вышли на своей станции под утро… Вдвоем с тобой пока поедем. Не возражаешь?

– Не-а! Чего мне возражать-то? А только у меня к чаю ничего нет, дедушка. Не успела купить. Надо бы до буфета дойти.

– Да зачем до буфета? У меня вот тут сальцо есть, яйца, хлеб, лук… Не побрезговаешь? – принялся он доставать из сумки и разворачивать аккуратно свернутые целлофановые пакеты.

– Спасибо, дедушка… С удовольствием… – сглотнула она голодную слюну. – А вы до какой станции едете?

– Так до конечной, до Воркуты… До нее, родимой…

– И я до Воркуты! Ой, а вы там прямо и живете, да? – с интересом спросила Маруся.

– Так отчего ж не жить? Люди везде живут, доченька… А ты по каким таким надобностям в наши края подалась?

– Так жених у меня там на поселении живет… К жениху еду, дедушка. А вот скажите мне… Поселение – это что такое?

– Да обыкновенная деревня, как везде…

– А что, и корову там держать можно?

– Так отчего ж нельзя? Можно, наверное, коль охота будет.

– Корову – это хорошо! Обязательно себе заведу корову! Аксиньей назову. Иль Дуняшкой…

– Вообще-то, если честно, жизнь там не сахар, края наши суровые… А не забоисся в такой деревне жить-то? Среди лихих людей?

– Нет! Не забоюсь, дедушка! Нисколько не забоюсь! Когда любишь, ничего уже не боишься. Я теперь этому уже ученая, дедушка…

– Ишь ты! Ученая, говоришь! И какой такой науке ты в свои года успела выучиться?

– Да уж такой вот науке… – вздохнув и по-бабьи махнув ладошкой, проговорила Маруся. – Взяла да и увидела, что хорошее – оно не такое уж и хорошее, а плохое – не такое и плохое, если оно твое… Даже пусть оно самое что ни на есть плохое! А лихих людей мне и впрямь не пристало бояться. Скажу вам по секрету: я ведь и сама воровская дочка… – лукаво улыбнувшись, наклонилась она к нему, прихватывая со стола черный ломоть хлеба с толстым куском сала и впиваясь в него зубами.

– Да ну! – поднял он на нее острые голубые глазки. – Врешь, поди!

– Не-а! Не вру! У меня даже имечко подходящее, как в той воровской песне поется… – промычала она с набитым ртом. – Маруся Климова! Слышали такую песню? Сейчас спою, прожую только…

Сверкнув в попутчика хитрым счастливым глазом и выставив на обозрение все свои солнечно-рыжие ямочки, она запела громко, весело и залихватски, прихлопывая в такт ладошками по столешнице:

Звонко расхохотавшись, она еще немного постучала ладошками по столешнице, стараясь попасть в такт привычной дорожной песне колес. Показалось ей, что скорый поезд, везущий ее в суровый город Воркуту, тоже одобрил этот незамысловатый дурацкий мотивчик и прибавил скорости, чтоб быстрее домчать ее к трудному счастью. Очень трудному, но счастью же, с какой стороны на него ни посмотри!