Наталия Кочелаева - Невеста без места

– К отцу в ноги упаду. А не то – уйдем с тобой свою судьбу искать. Отца богатство душит, властью кичится, а мне того не надо. Матушка нам поможет, откроюсь ей.

– Боязно мне...

– Знамо, боязно...

Но и матери не открылся Петр. Да и чем бы могла она ему помочь? Сама забитая, испуганная, разве вырвется она под старость из несчастливой своей супружеской жизни? Как всегда бывает, все решил случай. Случай страшный, не приведи бог никому... Заканчивалась осенняя путина, подходили лютые холода. С утренней до вечерней темноты резалки работали на плоту, а между тем с севера задул суховей, принялся кидать с пепельных холмов пригоршни мутно-желтого песка. Эта колючая пыль обжигала, обдирала лицо, проникала под одежду, забивала дыхание. Полина изнемогала – труд на плоту стал казаться ей непосильным, казарменная пища отвратительной. Да и что это была за пища! Калмыцкий чай сильно пах веником, затируха из муки с воблой не шла в рот, черный хлеб казался горьким.

– Девка-то доходит, – шептала Ульяне Лушка, напарница.

– Ничто-о, крепкая. Вон какая гладкая, грех жаловаться!

Сказала Ульяна и сама призадумалась над своими словами. С чего бы это девке в теле быть? Всегда была моща мощой, а тут на каких хлебах поправляться? И в тот же вечер грянул в казарме великий крик – догадалась мать, отчего Полина раздобрела, отчего не сходятся на девичьем стане белые штаны, что все резалки носили... И от этого крика, от своего позора, кинулась Полина бежать – в морозный, воющий песчаный буран. А из казармы рвался крик Ульяны:

– Батюшка, Илья Фомич! Да останови ты ее, сгинет ведь в песках!

Но никто не смог догнать быстроногую, хоть и измученную девушку, пропала она в серо-желтых завертях, и никогда больше мать с отцом не видели ее...

А прибежала она под высокое крыльцо дома Быковых и остановилась, задыхаясь. Домик-времянку Никифор Петрович темными словами ругал, на скорую руку строили, не потрафили вкусу купца. Ну да для промысла сгодится. А Полине жилище Быковых роскошными хоромами казалось, посмотрела она в окно – а там светло, и чисто, и мебели невиданные стоят, и посуда в горке огнем сверкает... И Петра своего ненаглядного увидала – сидел за столом, покрытым скатертью, склонился над книгой. Сам хозяин там же сидел, только не книга перед ним была, а графин и стакан. Пил Быков, говорил Быков горячо, пристукивал кулачищем по бархатной, с кистями скатерти. Куда было девке деться, как не к милому? А к милому-то нельзя, погонят. Все же осмелела, взяла горсть песка и кинула в окошко. Никто за стеклом и головы не повернул – громко воет ветер, и он тоже песок в окно кидает. Да и Никифор Петрович не вполголоса речь свою ведет... Но все же что-то толкнуло Петра посмотреть в окно – а там, среди завихрений песчаных и снежных, любимая его стоит...

Нашел в себе силы пожелать доброй ночи батюшке и выйти из комнаты, а там тихой сапой на крыльцо, да еще завернул в кухню, набросал какого-то едова в лукошко, воды налил в штоф.

– Пропала я, Петенька... Непорожняя я... Тебе не говорила, боялась, а мамка дозналась... Убежала я от них, а то б убили они меня! Куда мне деваться, Петенька!

– Вот ведь беда-то, – пролепетал Петр, и в эту минуту видно было по нему – несмышленый он еще, как кутенок молодой. – Беда какая... И батюшка мне сегодня то ж про тебя говорил. Чтоб рядом, говорит, вас не видел, а то... Но я знаю, где схорониться. Идем, Поля, не бойся.

Накинул девушке на голову поддевочку свою, и теперь уже двое побежали в пески. Полина молчала, доверчиво жалась к любимому. Он сильный, он умный, все знает и спасет их обоих!

Они подошли к высокому обрыву, о который бились несмирные волны, свернули в долину, заросшую полынью, и поднялись по крутому склону. Узкая расселина круто поднималась вверх, и Петр пошел впереди, указывая путь.

– Тут я еще сызмальства крепость себе построил, да и потом забавлялся. Отец на промысле запивал часто, вот я сюда от него скрывался. Внутри хоромина у меня... Да вот!

Он отвалил прогнившую доску, которая закрывала круглую черную нору. В это отверстие можно было проползти только на четвереньках.

– Темно-то как! И боязно мне – вдруг обрыв на нас упадет?

– Там свечка есть, светло будет. И не обвалится он, неужели бы я тебя привел в такую опасность? Это не песок, а камень, я как-то целое лето трудился, ломом пласты откалывал. Давно только не был тут...

Круглая пещера оказалась просторной – Полина смогла выпрямиться в рост и осмотреться. Потолок сходился куполом, пол на диво ровный и гладкий, посредине вытесан был каменный стол и каменная скамья, а в задней стенке зияет дыра.

– А там чего?

– Где? А... Постой-ка, этого не было раньше.

Полина вскрикнула.

– Вот видишь, а ты говорил – не обвалится... Пойдем отсюда, Петруша. Ловко твои хоромы устроены, да только лучше в песках сгинуть, чем в завале задохнуться!

– Да погоди, не шуми. – Петр старался шуткой успокоить девушку. – Муж я тебе иль не муж? А ты мне покорствовать должна!

– Волюшка ваша, Петр Никифорыч, – серьезно ответила Полина. – А чтой-то у тебя в лукошке?

– На, мечи на стол. Тут пироги, и груши, и яблоки, вода есть. Запасливый я у тебя мужик-то?

– Вот так да!

Полина примостилась на скамеечке, угрызала большую масляно-желтую грушу, но глаза ее следили за Петром с ужасом. Тот поднес свечу к провалу, вглядывался во тьму.

– Не ходи туда, Петруша... Тревожно у меня на душе. Слышишь? Не набат ли?

– Это ветер завывает...

Храбрый юноша сделал шаг – и исчез в темном провале, а секунду спустя донесся до Полины его изумленный вскрик. Она и испугаться не успела, как бледное лицо Петра снова появилось в отверстии.

– Наше с тобой счастье, голубушка моя. Вот где мы его сыскали.

– Да что случилось-то?

– Клад мы нашли великий. На всю жизнь тут хватит!

Ахнув, девушка устремилась в провал. И в самом деле – в узкой четвероугольной пещере стоял сундук. И грамота на крышке лежала, и кольцо, разрубленное на две половинки. А когда Петр прочитал Полине грамоту, взяла она кольцо и отдала половинку ему, а половинку – себе взяла.

– Что ж мы теперь со всем этим богатством делать-то будем, Петруша? Деньги не огонь, а возле них обожжешься.

– Любушка моя, да что ж ты сразу плакаться начинаешь? Смотри, какие тут уборы! Ну-ка, примерь!

И Полина примеряла – тяжелое, золотом шитое платье, шелковую шаль в невиданных цветах, перстни, ожерелья, венец золотой с жемчугами.

Плакала и смеялась она, наряжаясь, и песенку запела, ровно хмельная.

– Вот что я придумал. Надо нам довериться верному человеку, и человек такой есть.

– Батюшке сказать могу, – заикнулась Полина, но Петр рукой махнул:

– Акиму лучше, корабельщику. Он меня сызмала знает, не обидит нас. Доверимся, возьмем сокровища и – айда на волю.