Сандра Мэй - Не было бы счастья...

— Слушайте, мистер. Возможно, я действительно никогда раньше не работала официанткой. Возможно, я допустила сегодня несколько ошибок…

— Несколько?

— …Но я не выпендривалась! Если извинялась, так потому, что чувствовала себя виноватой. А если благодарила за терпение — то потому, что была действительно благодарна!

— Стойте!

Он выставил вперед ладони, и даже сквозь алый туман ярости Ширли отметила, что руки у него правильные. Красивые. Рабочие. Сексуальные, чтоб ему провалиться!

— Слушайте, даже я не могу на вас разозлиться, хотя вы до сих пор передо мной не извинились.

— Извиняться перед вами?! За что?!

— Ну… за то, что до сих пор не принесли мне чай!

Ширли открыла рот и тут же его закрыла. Тысячи остроумных ответов промелькнули в голове, но ни один не задержался, так что она просто стояла и смотрела на Брэнда Мэрфи. Потом взяла его стакан, повернулась, сделала шаг — и поняла, что нечто держит ее за край юбки. Она обернулась. Брэнд с серьезным видом держал ее за подол.

— И что такое с этими юбками? Аманда, Леона и Ти Джей носят мини. Куда смотрят их старые матушки!

Вчера Аманда предупредила ее, что единственной подходящей для официантки одеждой является джинсовая юбка и джинсовая же рубашка. Из тех вещей, что Ширли купила в Вако, у нее имелись джинсовая мини и джинсовая до пяток. Она выбрала мини — значит, Брэнд не находит, что ей идет мини?

Не молчи. Отвечай.

— Моя «старая матушка» такое никогда не носила. Не знаю, как ваша…

Его лицо окаменело, мгновенно утратив все краски. Он выпустил ее юбку и отвернулся.

Она выиграла этот бой, последнее слово осталось за ней, но странное дело, она не чувствовала удовлетворения.

Что с ним происходит?

Он собирался посидеть в тишине и поработать с бумагами — а сам все это время пялился на Ширли Стенхоуп.

Обычно он не любил короткие стрижки у женщин, но эти золотые завитки только подчеркивали изгиб великолепной шеи. Ее аристократический профиль никак не соответствовал простоватой джинсовой одежде. Да и под самой этой одеждой скрывалась, как подозревал Брэнд, совершенно потрясающая фигура. Правда, по одной коленке не скажешь…

И она его чем-то беспокоила. Словно паззл, в котором не хватает всего одного, крохотного, но важного фрагмента.

— Ваш чай, сэр.

Он не поднял глаз и смотрел только на ее руку, тонкую, красивую, нежную, с изящными пальцами. А потом вдруг понял, что Ширли Стенхоуп не уходит, а стоит рядом, напряженно вглядываясь в его бумаги. Потом она спросила его почти шепотом:

— Что это?

— Это? Мои предложения, которые я собираюсь внести на рассмотрение сенаторам. Я, знаете ли, депутат…

— Я знаю, Аманда сказала… Если не хотите говорить, я понимаю… Я могу уйти.

— Погодите! Вы хотите послушать про мой проект?

— Реформирование женских тюрем давно назрело. Если изменится это, изменится и наше общество.

Она произнесла это негромко, словно в забытьи, а потом опомнилась и чего-то испугалась, умолкла. Брэнд подался вперед.

— Вы что-то об этом знаете?

Обычно женщины старались произвести на него впечатление и некоторое время держались на плаву, нахватавшись сведений из газет, но потом быстро теряли нить рассуждений. Однако Ширли кивнула и тихо сказала:

— Заключение женщин под стражу, в тюрьму совсем не изучено. Об этом мало кто знает. Я… я кое-что читала. Почему вас заинтересовали женские тюрьмы?

— Ну… скажем, это интересная тема.

— На свете масса интересных тем.

— Согласен, но именно в этом вопросе может проявить себя молодой честолюбивый политик, особенно, если учесть, что правительство штата предпочитает этой темы не касаться в принципе.

— Женщины составляют всего лишь одну десятую от числа всех заключенных. Чем же они могут помочь вашей карьере?

— Вы правы, они меня не могут избирать. Что ж, если угодно, с известной долей цинизма можно сказать, что я делаю это с целью получить голоса тех, кто заботится об оздоровлении нашего общества и судьбе нового поколения. Ведь теоретически любая женщина-заключенная — мать. Что случится с ее детьми? Особенно, если она сядет во второй раз, не успев получить первое помилование? Мы сами растим криминальное поколение. Это волнует любого избирателя. Мои консультанты утверждают, что преступления всегда стоят под номером один в списке интересов избирателей. Почему же мне не поднабрать голосов?

— Это если говорить с известной долей цинизма. А если без цинизма, а честно?

Удивление отразилось на лице Брэнда, а потом он негромко произнес:

— Что ж, если без цинизма… тогда можно было бы сказать так. Я, Брэнд Мэрфи, работаю над реформой женских исправительных учреждений, потому что искренне верю, что если предоставлять этим женщинам ту работу, которую они просят, рано или поздно можно добиться кардинальных изменений в обществе. И преступницы превратятся не в рецидивисток, а в честных тружениц, которыми смогут гордиться их дети.

Его слова звучали искренне, но в глазах светилась горькая насмешка, и Ширли не знала, верить ему или нет. Брэнд был для нее слишком противоречив. Не то честолюбивый начинающий политик, не то идеалист, изо всех сил пытающийся выжить в этом мире акул и стервятников…

А может, и то, и другое.

В любом случае, выяснять это опасно, решила Ширли. Она и так достаточно опрометчиво удалилась из своей безопасной зоны. Простая жизнь, о которой она мечтает, не предполагает бешеной социальной активности.

А почему, собственно? Не это ли кратчайший путь к переменам? Пусть даже он будет стоить ей анонимности.

Нет. Пока нет. Слишком свежа еще боль, через которую ей довелось пройти.

Голос Брэнда вернул Ширли к действительности.

— …Иногда мне кажется, что всю эту статистику кто-то придумывает. Собственно, такое уже бывало в истории, почему бы снова не подтасовать факты?

— Что вы имеете в виду?

— Я задаю себе вопрос, правда ли, что большинство женщин-заключенных хотят получить конкретную работу и участвовать в различных социальных программах, типа борьбы с распространением наркотиков…

— Нет, неправда.

Глаза Брэнда расширились от изумления — слишком категорично прозвучал ее ответ. А потом сузились — он стад внимательно скушать. Изучать. Пытаться понять.

— …Неправда, мистер Мэрфи. Большинство этих женщин — матери-одиночки. Они никогда не были замужем, многие родили детей, сами еще не выйдя из детского возраста. Они не оканчивали школу, и больше половины этих женщин выросли в семьях, где кто-нибудь сидел или сидит в тюрьме. Члены их семей преступали закон либо не знали закона всю свою жизнь, и нынешние просто повторяют цикл. Многие из них прекрасно понимают, по какой дороге они идут, — они мечтают изменить хоть что-то, но не знают как. А другие выходят на свободу после первого небольшого срока и чувствуют, что теперь им придется жить самостоятельно, но они не умеют жить самостоятельно! И они вновь нарушают закон и возвращаются за решетку. Для них это облегчение. В тюрьме не нужно принимать самостоятельные решения.