Лесли Шнур - Он, она и ...собака

Квартира ее состояла из этой комнатки, спальни, куда едва помещалась кровать, крошечной кухни и ванной. Плюс еще одна деталь. В ее распоряжении была терраса площадью 750 квадратных футов. С видом на парк. Этот факт да еще Сэм давали ей силы жить и сохраняли рассудок. Во всяком случае, пока. Все это скромное великолепие с удивительным внешним пространством она получила вследствие довольно мрачных обстоятельств и при помощи сообразительного симпатяги полицейского.

В двух словах: после развода она жила в квартире этажом ниже, а наверху, там, где сейчас ее жилище, обитал некий парень. Они пару раз пересекались в лифте. Одевался он исключительно в черное, был покрыт жуткими татуировками на темы черной магии, носил булавки в ушах, бровях, губах (и, возможно, где-то еще). А каждую ночь слушал «Сочувствие к дьяволу» в исполнении «Стоунс» — да так громко, что стены дрожали. Басы, должно быть, включенные на полную мощность, вызывали у Сэма приступ гиперактивности, и он принимался метаться по комнате в попытках поймать собственный хвост. Нина же замирала в кровати, устремив взгляд в потолок, не в состоянии уснуть, перепуганная до того, что не могла пошевелиться, пока наконец не уставала от этого оцепенения. Тогда она хватала швабру, колотила ею в потолок, а утром жаловалась управляющему и хозяину. Но дьявол продолжал крутить свои диски. Однажды ночью, примерно спустя месяц с тех пор, как все это началось — Нина уже выучила песню наизусть и могла воспроизводить ее текст в унисон с Миком (представляя при этом его губы, ах, эти губы!), она выбралась из кровати, поднялась наверх и принялась колотить в дверь сатаниста. «Прошу, позволь мне представиться». Без ответа. Да и как, черт побери, он мог расслышать ее, даже если бы захотел? Вернувшись домой, она набросала послание:

Дорогой сосед!

Вы невероятно бестактны, включая музыку так громко. Я не могу уснуть, и хотя неоднократно просила вас уменьшить громкость, вы игнорируете мои просьбы. Пожалуйста, пожалуйста, приглушите звук, или я вынуждена буду обратиться в полицию.

Ваша соседка снизу.

Она поднялась наверх и сунула записку под дверь. Не прошло и пяти минут, как она получила ответ:

Дорогая стерва!

Сатана не дремлет. Смерть неверящим. Думаешь, тебе удастся улизнуть? Думаешь, сатана не знает, кто ты на самом деле? Не дразни меня.

Посланец сатаны.

Нина позвонила в полицию. В «сатанинском» холодильнике нашли две унции гашиша. Парня арестовали. Его квартиру и получила Нина, но при содействии бравого полицейского, обладателя тугой попки и усиков — их Нина на некоторое время простила, ибо носил их коп, а стало быть, он не мог иметь представления о правильном и неправильном, — и после уплаты дополнительных пяти тысяч хозяину дома. Этот милый полицейский нежно вылизывал у нее под коленками, целовал в сгибе локтя и занимался с ней любовью на новой террасе до тех пор, пока мог выносить ее отказ вступать с ним в серьезные отношения. Разговаривать с ним. Для Нины же это был идеальный постразводный загул: на ее территории, на ее условиях, никаких разговоров, очень много секса. И она знала: все закончится ровно в тот момент, как его усы начнут раздражать. Удивительно, но на это ушло целых два месяца.

Нина затянула на проволоке узелок, встала и чуть отступила назад, дабы оценить результат. Отлично. Можно было бы назвать это «Гуляя с собакой», поскольку именно так она нашла большую часть материала. Да, просто исключительно. Она щелкнула лампой и, подхватив бокал с вином, вышла на террасу. Сэм потрусил следом, но, не в силах сдержать нетерпение, рванулся, отталкивая ее, так что она почти выпала за дверь. Небо было темным и беззвездным. Но мерцание ночного Нью-Йорка, яркое, переливающееся искрами, напоминало Млечный Путь. Музыка, звучавшая у нее в душе, выплеснулась наружу. «Ты юная, как весна». Нина упала в старый тиковый шезлонг, потрескавшийся за годы существования под дождем, солнцем и снегом. Вообще-то она собиралась прикупить новой мебели для террасы, но сегодня вечером это было не важно. Нина окинула взглядом окрестности и ощутила такой же прилив возбуждения, как в первый раз, когда она увидела это место. Как же ей повезло! И надолго ли эта полоса везения? А что, если бы ее задержал и сдал полиции этот незнакомый парень, решивший, что она просто старая чокнутая собачья нянька, в каковую, надо признать, она и превратилась? Объясняла бы, что просто решила злоупотребить его гостеприимством? Да ее вообще никто не приглашал! Она просто замешкалась, вот и все. Увлеклась. Ее-то собственная квартира по размерам и форме — та же коробка для обуви! И у нее нет ни любовника, ни даже потенциальной возможности секса, и, возможно, никогда больше не будет — после того как она упустила сегодня шанс с Дэниелом, мужчиной своей мечты. «Ангел и возлюбленный, небесное и земное, и я с тобой». Именно так. Все, что ей остается, — вот оно, перед ней. Это пространство, это небо, этот вид, этот пес, этот бокал вина.

«Будь здесь и сейчас, — пыталась она уговаривать себя. В который уж раз за сегодняшний день. — Будь здесь и сейчас». Не помогало.

Она поднялась, нарушив безмятежную дремоту Сэма, и еще разок взглянула на город, любуясь огнями дорогих квартир на Пятой авеню и дальше, за мостом, прикидывая, какие званые обеды дают сейчас в этом огромном чудесном городе. В ее представлении здесь каждый вечер все либо спешат на вечеринки, либо сами устраивают их. Вкусная еда, приятная музыка, мягкий свет. Забавная оживленная беседа пробуждает воображение. Люди заводят новых друзей, связи, пускают пыль в глаза рассказами о Ближнем Востоке, последних научных открытиях в Солнечной системе, болтают о чем-нибудь из нашумевшего в культуре. Говорят о путешествиях в Испанию, о сексе. Смеются, спорят, создают новые союзы и укрепляют старую дружбу.

Нина не бывала на званых обедах вот уже несколько лет. Или даже больше. И не знала никого, кто бы их устраивал. А те, кто устраивал, ее не приглашали.

Все страстные желания Нины, все, от чего она чувствовала себя так, словно предает самое себя, все, что казалось ей упущенным в жизни — человек, которого любишь, и он любит и ценит тебя, заботится о тебе, — воплощалось в званых обедах, куда ее не приглашали.

Жизнь, которую вели другие, определялась тем, что они любимы и способны любить.

Она вздохнула, вернулась в комнату, разделась, натянула громадную футболку, присланную Клэр. Причесалась, почистила зубы, умылась и намазалась кремом, что проделывала каждый вечер, хотя понимала: в этом нет никакого смысла — будущее ее лица определят наследственность, природные условия, особенности мимики — морщинки, ямочки, складки и прочее, — и забралась под одеяло.