Кэтрин Харви - Бабочка

— Боль — это наш удел, дорогая. Женщины привыкают к ней. Больнее всего рожать детей. Поэтому ты у меня единственная.

— Почему? — Рэчел была воплощенная невинность. — Почему мы должны испытывать боль?

— Я не знаю. Кажется, об этом что-то сказано в Библии. Полагаю, это наказание за то, что сделала Ева.

— Что сделала Ева?

— Ну как же, она ввела Адама в грех, дорогая моя. Он был чист, она же сделала его нечистым. С тех пор мы, женщины, платим за это.

Затем миссис Дуайер сбивчиво попыталась провести связь между месячными и появлением детей на свет, что не очень ей удалось, потому что она весьма смутно представляла женскую анатомию и физиологию. Поэтому Рэчел не много извлекла из этого интимного разговора.

Сегодняшней дождливой ночью, когда она отложила книгу, чтобы выпить пару таблеток аспирина, Рэчел виновато поймала себя на мысли, что как можно дольше хочет пробыть в трейлере без родителей. Она сможет читать всю ночь напролет, сжигая драгоценное электричество, за которое они и так платили с трудом. Войдя в малюсенькую тесную кухоньку, она вдруг почувствовала голод. Полки, как всегда, были почти пусты. Какая-то еда была в холодильнике.

Если миссис Дуайер и была совершенно заурядной женщиной, похожей, как две капли воды, на всех остальных унылых путников, пересекающих юго-западную пустыню, то в одном она не знала себе равных: она готовила потрясающие гамбургеры. Рецепту ее научила одна старушка, в доме которой она работала подростком. Секрет вкусной пищи, — говаривала она, — в приправах. Миссис Дуайер умела сделать гамбургер неповторимым, добавив тимьяна и каких-то других приправ. С годами она так усовершенствовала свой рецепт приготовления гамбургеров, что не могла даже объяснить его или записать. Чувство определения нужной пропорции было для нее таким же естественным, как и все остальные пять чувств. Куда бы судьба ни заносила Дуайеров, все всегда были в восторге от гамбургеров миссис Дуайер.

Это искусство унаследовала ее дочь. У Рэчел потекли слюнки, когда она подумала о сочном, остром гамбургере с кетчупом, щедро намазанном горчицей. Пока хлеб с аппетитным шипением поджаривался на сковородке, она продолжала читать марсианскую сагу при тусклом свете, отбрасываемом плитой. Несколько минут спустя, когда луна задержала капитана Уайлдера и его команду в заброшенном марсианском городе, Рэчел услышала звук подъезжающей машины.

Подумав, что это мать, она решила: мама, наверное, замерзла и промокла, я вскипячу воду, и мы попьем чай. Потом, представив, что это отец, которого подвозит очередной приятель-собутыльник, Рэчел испугалась. Он ненавидит ее книги. Они его прямо-таки выводят из себя. Рэчел не понимала, почему. Однажды вечером он выбросил из окна целую кипу библиотечных книг. Мать попыталась объяснить его поведение:

— Он не смог получить образования. Только пять классов закончил. Его это смущает. Он говорит, что из-за этого его гонят с любой работы. Поэтому, когда он видит, как ты читаешь, как тебе это легко и просто дается…

Рэчел никогда не могла понять причины враждебности отца по отношению к ней. Иногда она отрывала взгляд от своей работа, — а заниматься она могла чем угодно: мыть посуду, штопать, готовить обед, — и обнаруживала, что отец наблюдает за ней с мрачным, непроницаемым выражением лица. В руках он, как правило, держал банку с пивом или, в дни получения пособия, стакан виски. Она чувствовала на себе взгляд его водянистых глаз, и ей почему-то становилось жутко.

Он был ее отцом, но, как ни странно, совершенно чужим человеком. Они прожили четырнадцать лет, но она не знала его. Она готовила ему обед, стирала его белье, слышала, как он моется в душе, но при этом он оставался незнакомцем. Как утверждали романы, она должна была быть его маленькой девочкой, но он попросту не замечал ее. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, просыпался, стеная и ругаясь, потом отправлялся бог весть куда, а мать весь день обеспокоенно посматривала на часы и то и дело раздвигала занавески.

Лишь два года назад, когда ей было двенадцать, Рэчел поняла, что мать боится его. Нельзя сказать, чтобы это ее сильно поразило. То, чему Рэчел была свидетельницей еще маленькой девчушкой в подгузниках, повторялось с тошнотворной регулярностью. Звуки ботинок, шаркающих по дощатому полу, дверь в спальню, захлопнутая с такой силой, что от этого ходил ходуном весь трейлер, затем голос матери, тихо умоляющей о чем-то безрезультатно, потому что после слышались удары и в конце концов причитания. На следующее утро на лице миссис Дуайер виднелись синяки, отец исчезал на три-четыре дня. Рэчел наблюдала за всем широко открытыми, непонимающими глазами, переживала молча, потому что так же молча переживала мать. Обе они, и дочь и мать, не думали о том, что ситуация может измениться.

И потом — он никогда и пальцем не тронул Рэчел.

Сейчас она замерла у плиты и слушала, как звук мотора сливается со звуком дождя. Кто-то крикнул: Спокойной ночи. Зачавкала грязь под колесами, звук мотора стал затихать. Шаги на деревянных ступеньках. Наконец кто-то стал дергать дверную ручку.

Внезапно Рэчел испугалась. Было ли это из-за дождя? Или потому что у нее болел желудок, потому что она почувствовала себя слабой женщиной? Она прислонилась спиной к кухонной стойке и с бьющимся сердцем смотрела на дверь.

Она уже знала, что это не мать.

Дверь распахнулась, и она затаила дыхание. Дэйв Дуайер, покачиваясь, стоял в дверном проеме, затем он как бы упал внутрь, закрыв за собой дверь. Он не посмотрел на Рэчел, кажется, даже не заметил, что она здесь. Вода стекала с него ручьями. Он пошел к шкафчику, достал бутылку, потом уселся на потрепанный диван.

Когда он отшвырнул в сторону одну из ее книг, Рэчел сказала:

— Не трогай! — И тут же пожалела об этом. Его налитые кровью глаза наконец заметили ее.

— Что такое?

— Это библиотечная книга. Если я верну ее испорченной, мне придется платить за нее.

— Платить! Да что ты знаешь о деньгах! — заорал он. — Да ты просто тунеядка! Если бы не я, ты бы с голоду умерла. Такая взрослая девка, как ты, должна иметь работу.

От страха она потеряла дар речи.

Он прищурил глаза, как будто видел ее в первый раз.

— Кстати, сколько тебе лет?

— Ты должен знать, папа.

— Ты должен знать, папа, — передразнил он. — Сколько тебе лет, я спрашиваю?

— Четырнадцать.

Брови у него поползли наверх.

— Правда? — Он оглядел ее с головы до ног. Рэчел сразу вспомнила, что на ней шорты и нескладная блузка с оторванной пуговицей, а ноги босые.

— У тебя есть парень, Рэчел? — спросил он, удивив ее. Парень! Как она могла встречаться с мальчиками, если целыми днями просиживала, запертая в трейлере? Кроме того, мальчишки со своими прыщами ни в какое сравнение не шли с разбойниками и римскими центурионами.