Светлана Хмельковская - Запах вечера

И дело не только в их молодежи-унисекс, в этой безликой джинсово-татуированной массе. Внешнее отражает внутреннее, поэтому они так плохо одеваются: все равно нет желания нравиться, личное удобство и комфорт ставятся выше всего, и это так экономно! (Вас когда-нибудь это приводило в восторг?) Они просто не понимают, что можно тратить деньги на хорошую одежду и обувь. Непонимание возможности таких трат как вложения в свою внешность. Для чего? Если нет движущего фактора — нравиться, соблазнять, дразнить, флиртовать. Из жизни исчезает самое главное — жизнь. Нет интриги, ничего нет, скучно. Самое лучшее, что может быть в нашей жизни, это то, что в ней может быть все. А наши подтексты? Как много может скрываться за каждым словом, а главное, действием, действием. И даже не обязательно, чтобы что-то было: то, что «может быть», приятно бодрит тебя.

Господин Фишер приветливо улыбнулся и протянул ей распечатки инструкций. Он принялся объяснять технические тонкости. Лиля слушала, попутно отвлекаясь на мысли о том, чем бы занималась она, обладая его положением. Изучала буддизм в монастыре далекого Китая? Плыла навстречу норвежским фьордам? Рассекала волны на скутере у берегов Корсики? Да, так бы ты и прожила пару лет, пока от состояния ничего бы не осталось, — это наша чудная славянская порывистость и умение жить ис­ключительно сегодняшним днем. Наша полная противоположность Западу, где все рассчитано, предусмотрено и предопределено. Нам уже скучно. А они умеют работать, а они годами идут к своей цели. И как-то соединить бы нашу живость души и их работоспособность и порядочность. Но... нет, кажется, такой нации... как нет, очень мало гармоничных личностей.

Ее часть работы здесь, в Швейцарии, заканчивалась. И разумнее всего было бы ехать заканчивать дела и в Германии, а не рваться домой. Гердт отвезет ее на машине, ведь он уже здесь. Да, все так и будет. Да, конечно. Лейпциг и Дрезден ждут ее, а еще возможна встреча с любимым Квидленбургом. Но... Она чувствовала, что засыхает, замыкается в себе, ей не хватает воздуха. В общем-то, твои проблемы, бери себя в руки и езжай работать. Да, да, конечно, но так тяжело, так особенно тяжело...

Как давно она не видела маму, Олю, Марину! Как давно она не видела Андрея... В этот ее приезд они не виделись... Когда же они вообще виделись в последний раз?

Она вспоминает теплый летний вечер. Дверь на балкон открыта, ветер играет занавеской. Она, в черном платье и на каблуках, мерит шагами квартиру. Поздний вечер. Очень поздний вечер.

На балконе. Она любит наблюдать, как их машины подъезжают к ее дому. Его нет. Телефоны выразительно молчат, бросаясь в глаза бессмысленностью своего присутствия. Или это бессмысленность твоих затей? Неужели я так много хочу? По-видимому, да. Звук подъезжающей машины. Не та. Не та. Опять. Опять.

Он приходит. Он приходит, когда уже закончилось время, его уже просто не осталось в мире, его использовали на что-то другое. Стрелки часов про шли этот день, и наступил следующий. Вечер ускользнул, сочувственно глядя на тебя, но ты этого даже не заметила. Ночь усмехнулась и втолкнула к тебе подругу-бессонницу — в кои-то веки кстати. Ты играешь с ней в шахматы на полу. Но он приходит, и ты бросаешь игру. Время приобретает колоссальную значимость, оно возвращается. Как его всегда мало, ты осторожна, стараешься не расплескать... Ты поглаживаешь руками секунды, мягко удерживая их, — это тебе не удается.

Общение — как высшая степень человеческого наслаждения. Лучше ничего не было и не будет. Близость — как высшая степень физического наслаждения. Лучше ничего не было и не будет. Ты полна им, ты не понимаешь, где ты, а где он, вы перетекаете друг в друга: мыслями, словами, запахами, влажностью, огнем, страстью. Вы оба сначала говорите, не останавливаясь, торопясь насладиться, избегая прикосновений, потому что когда плотину прорвет, все останется где-то в другом мире, звуки которого вы оба перестанете слышать. Нет, сначала общение, а потом «это». Нет, давайте скорее «это», а потом еще общение. И оргазмы души чередуются с оргазмами тела. Ты будешь это вспоминать еще долго. Тебе дадут достаточно времени на воспоминания...

За окном машины мелькали чудесные швейцарские пейзажи. Они, наверное, гордились, что устилают землю здесь, в этой такой качественной и дорогой стране. Скоро пересечем границу, и все будет так же качественно, хоть и не так дорого. Покой. Бесшумное движение по автобану.

Они остановились на какой-то заправке. Гердт возился с машиной, она обогнула здание. Телефонные будки. И она поняла, что это все, конец, предел, накал. Все, если она не позвонит сегодня, сейчас.

Она влетает в телефонный автомат, она прижимает трубку к губам — далеко, где-то далеко на границе Швейцарии и Германии на почти ничейной территории в ничейном мире. Она набирает номер. «Ну же! Быть не может, я не верю, дома: Ну, здравствуй, это я».

Она что-то говорила. Начался дождь. Внешний мир стучал к ней в окна. Она его не слышала. Дождь закончился. Солнечные лучи недоуменно коснулись ручки двери. Она отвела руку. Внизу валялись использованные телефонные карточки: закончились и они. Что еще бросить в эту прожорливую щель, чтобы взамен она выдала счастье? Что у меня еще есть? Мелочь заканчивается, а бумажки этот проклятый автомат не возьмет. Что еще можно отдать, чтобы продлить? Она сняла бы кольца с пальцев, вынула серьги из ушей, сбросила новые сапожки... Чтобы найти Кая, Герда отдавала реке туфельки — река не взяла... Что можно отдать, находясь так дале­ко? Кажется, скоро разъединят, но я хочу, чтобы ты слышал: «Я...».

В трубке мертвая тишина. Взяли все, что могли. Конец связи.

Раскаленная трубка отлипла от губ. Лиля прижалась лбом к стеклу и посмотрела сквозь него на мир. Вечерело. Она вернулась в машину. Гердт заснул, откинувшись на сидении. Она посильнее хлопнула дверцей.

— Через 20 километров Германия. Ты рада?

Она взяла себя в руки и предпочла ничего не отвечать. Ответ был известен. Она уже научилась не задавать вопросы, ответы на которые знала. Не все так могут.

Захотелось к Марине. Марина. Их объединяло детство. Как это много — вы знаете, все знаете.

Ей было пять лет. Она вяло раскладывала кукол на зеленом столике во дворе, привычно, в общем-то, играла сама с собой. Больше играть не с кем. Но одна мысль не давала ей покоя: вчера во двор въехали новые соседи, муж с женой и... быть не может... девочка, кудрявая маленькая девоч­ка... примерно одних с ней лет. Может быть, они ненадолго? Нормальные люди надолго в этих условиях не задерживаются. А может... Может, они успеют подружиться (и кто тогда мог подумать, что на всю жизнь?).

Кудрявая Маринкина головка появилась в окне второго этажа. Как часто потом они сидели на этом окне, болтали о жизни, мечтали. Лиля ненавидела свой одноэтажный флигель, куда ни когда не попадало солнце. А здесь, у Мариночки, было уютно и солнечно-светло.