Джоконда Белли - В поисках Эдема

Она принялась заглядывать в дома. Внутри царила атмосфера заброшенности и обветшалости. В ответ на ее приветствия — ничего. Должен же кто-то быть. «Моя мать, — повторяла про себя Мелисандра, — мой отец». Должен же был кто-то появиться и убедить ее в реальности происходящего.

Она открыла дверь одного из домов. Это не составило труда. С дверной рамы посыпалась пыль. Сквозь дымовую завесу летающей на свету пыли она увидела потускневшую мебель; на двери была прибита табличка: «Маркое».

Стул скрипнул под ее тяжестью, покачнулся.

Внучка поэта столько раз представляла себе лица этих людей, не только лица своих родителей, но и лица остальных, этого Маркоса например. Счастливые лица, по которым можно прочитать будущее, то, чем должно стать человечество, когда оно избавится от гнева и подлости. С этими образами она жила до этого дня, одержимая Васлалой, будто весталка в светлом храме этой искупительной идеи, тайно готовясь, пытаясь сплести нить, которая привела бы ее сюда, извлекая, точно паук из желудка, решимость оставить реку, дедушку, Хоакина, оставить себя саму, свою рассудительность, практичность, чтобы отправиться на поиски Святого Грааля через леса с мертвыми рыцарями и трупами погибших от взрыва. Она боролась, чтобы найти и принять в себе свою иную сущность: сущность романтической героини, верующей, горячей, преданной своему потаенному желанию беспрерывных поисков, потому что эта утопическая мечта всегда и очень упорно преследовала ее.

Она поднялась, взяла попугая, прогуливавшегося по комнате, оставлявшего следы от своих лап на пыльном полу. Вода в канале должна привести ее к той речушке. Она должна узнать дом. Возможно, там найдется ключ к разгадке. Она вышла. В воздухе пахло жасмином.

В центре она увидела то, что, наверное, было советом старейшин — восьмиугольное открытое пространство с длинными столами, со скамьями, с деревянной кухней.

Ей не сложно было найти речушку, о которой говорил дедушка. «Север, север», — снова повторял попугай своим резким, гортанным голосом. Мелисандра скрестила руки на груди, почувствовав холод. Медленным шагом прошла вперед, глядя на кристально чистую воду, белые кувшинки, папоротники. Васлала действительно прекрасна. Ее сторожили четыре сейбы. Она представила себе мелодию флейты — такой была Васлала: пасторальная, в то же время современного вида и странная. Мелисандре казалось, что она находится не в Васлале, а где-то в другом месте. Эти постройки с замысловатыми геометрическими формами, чистое, открытое пространство поразили девушку.

Она увидела дом, террасу над водой, о которых говорил дедушка. Она ускорила шаг. Попугай слетел с ее плеча и начал подпрыгивать, размахивая крыльями, шумный, возбужденный. Возможно, попугай думал, что снова увидит Энграсию.

В доме явно жили. Никого не было видно, но признаки жизни бесспорны: никакой запущенности, ветхости. Грубо сколоченная мебель покрыта светлыми накидками — некоторые потерты, но все — чистые. Помещение было маленьким, на столах стояли глиняные вазы неправильной формы с цветами, встречавшимися здесь повсюду. Из деревянной кухни, расположенной на угол от комнаты, служившей гостиной, столовой, кабинетом, шло тепло. Чуть поодаль, в глубине комнаты грубая деревянная лестница вела, без сомнения, в спальню и ванную комнату. На одном из столов виднелись книги и целая гора бумаг, аккуратно сложенных, с тяжелым камнем из реки, положенным сверху этой кипы. Мелисандра зашла, даже не подумав постучать и объявить о своем приходе. Она переступила через порог открытой двери. Тишина.

— Привет, — сказала она, но ответа не последовало.

Она подошла к письменному столу, увидела сложенные листы бумаги, бабочек, наколотых на булавки, высушенных скарабеев, выставленных в ряд на полке, бабушкину фотографию, пожелтевшую, прибитую гвоздиком к стене. Ее знобило. Она взяла одно из покрывал и накрыла себе плечи, провела рукой по мебели, словно та могла объяснить ей эту загадку.

Она не знала, сколько времени просидела там, неподвижно, в ожидании.

Наверное, она задремала, потому что, когда проснулась, увидела перед собой женщину, которая смотрела на нее такими же глазами, как у нее.

Слышалось шумное журчание ручья. Лицо собиралось в ее памяти по осколкам. Забытые образы, выцветший портрет снова обретал краски. Мелисандра застыла, словно зачарованная, глядя на хозяйку дома. Это была она сама. Она перед своим будущим отражением в зеркале после несколько десятилетий. Неподвижная женщина стояла в тихой комнате.

— Здравствуй, Мелисандра, — наконец сказала женщина хриплым голосом.

— Здравствуй, — ответила Мелисандра.

Женщина наклонилась, села на колени возле стула.

Они медленно приближались друг к другу не для того, чтобы тотчас броситься в объятия, а чтобы почувствовать запах, признать друг друга в длительной, напряженной церемонии кошек, когда мать со своей нежностью, не говоря ни слова, прокладывала себе дорогу, пристально глядя на нее, трогая ее, произнося, наконец, снова и снова: — «Мелисандра. Я знала, что однажды ты придешь, Мелисандра». Мелисандра позволяла ласкать себя. В какой-то момент ее тело ослабило сопротивление, и она обняла женщину, положила голову ей на плечо и закрыла глаза. Когда ей захотелось ответить на ее ласки, сказать ей «мама», «мамочка», на нее нахлынули воспоминания о нехватке материнского тепла, какое-то протяжное мычание горечи вырвалось изнутри нее. Вместо слов она издала звук своих печалей от ужаса бесконечных ночей, когда она звала ее, отказавшись от чужих объятий, пытавшихся заменить мать. Это был гневный и бессильный плач, невыразимая пустота в абсолютной неспособности понять ее, боль и первичная дерзость, которую она никогда до этого момента в себе не признавала, когда страдала от нее.

Мать, тихонько плача, утешила ее, покачала на своих руках, прошептала, напела колыбельные за все это долгое время.

— Где мой папа? — спросила Мелисандра позднее, сидя на диване с чашкой кофе, который подала ей мать.

— Умер почти четыре месяца назад. Он очень устал, долго болел. Он был бы очень рад увидеть тебя. Но, может, так оно и лучше… Хотя я все равно по нему скучаю.

Она встала. Показала ей пожелтевшие фотографии ее отца в молодости. Мелисандра обратила внимание на руки женщины: морщинистые, сильные, такие же, как у бабушки. Мать не спрашивала о дедушке, а у Мелисандры накопилось столько вопросов. «Спокойно, — сказала она себе. — Еще будет время». Обе устали. Мать двигалась с какой-то тяжестью, которая — Мелисандра чувствовала — была ей не присуща. Она заметила ее широкие плечи. Они были одинаковые и в то же время какие-то разные. В окне она увидела сумерки.