Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

— К нашей теме! Еще об одном школьном убийстве?

Кевин начал чистить ногти.

— Я предпочитаю называть это традицией.

— Средства массовой информации утверждают, что ты выбрал Совито, потому что он черный.

— Имеет смысл, — фыркнул Кевин. — Девять учеников заперты в спортзале. Только один из них

негритос , и, пожалуйста, «преступление на почве расовой ненависти».

— О, это было преступление на почве ненависти, — тихо сказала я.

Кевин криво улыбнулся:

— Абсолютно.

— То же самое говорят и о Мигеле Эспинозе. Ты убил его, потому что он латиноамериканец.

— Если бы я обошел вниманием цветные общины, меня обвинили бы в дискриминации.

— Однако настоящая причина в том, что он прекрасно учился, не так ли? Перескочил через класс. И все те головокружительные результаты в тестах штата и на предварительных экзаменах в университеты.

— Стоит ему заговорить, и выясняется, что он просто пытается воткнуть в предложение слово «инстанция».

— Но ты знаешь, что означает «инстанция». Ты знаешь все трудные слова. Вот почему ты считал прикольными целые сочинения из трехбуквенных слов.

— Отлично. Но я не ревновал. Если ты на это намекаешь, насколько я понял из твоего скучнейшего допроса с пристрастием.

Я притормозила. Знаешь, Кевин действительно выглядел скучающим. Репортеры вроде Джека Марлина, криминологи, строчащие бестселлеры, школьные директора и учителя и священники, дающие интервью в новостях; твои родители, Телма Корбитт, Лоретта Гринлиф — все эти люди одержимы вопросом, почему КК это сделал. Одержимы все, за примечательным исключением нашего сына. Вот еще одна тема, просто безразличная Кевину: он сам.

— Работник кафетерия. Он не укладывается в схему. — Меня всегда смущало то, что я не могу запомнить его имя. — Его ведь не было в списке?

— Случайные издержки, — сонно сказал Кевин.

Мне не терпелось взбодрить его.

— И я знаю твой секрет о Лоре Вулфорд. Она была красивой, не так ли?

— Избавил ее от хлопот, — равнодушно пробормотал Кевин. — Первый признак морщинки, и она все равно убила бы себя.

— Очень, очень красивой.

— Да. Держу пари, ее зеркало совсем износилось.

— И она тебе нравилась.

Если бы у меня оставались сомнения, театральный гогот Кевина их развеял бы. Не часто у него получается, но тогда он затронул мои чувства, чуть-чуть.

— Пожалуйста, не думай, что у меня такой дурной вкус, — презрительно заявил он. — В Барби не было ничего натурального.

— И это смущало тебя? — не унималась я. — Подводка для глаз, Келвин Кляйн, прически от стилиста. Колготки и переливчатые туфельки. Не холодный, не человеконенавистнический стиль КК.

— Когда я закончил, она была далеко не привлекательной.

— Старая-старая история, — подстрекала я. — «После мрачного признания друзьям, что «если она не будет моей, то не достанется никому...», Чарли Чмо открыл огонь...» Именно это должна была покрыть прискорбная бойня? Еще один прыщавый подросток, отвергнутый недоступной королевой выпускного бала, слетает с катушек?

— Мечтать не вредно, — сказал Кевин. — Хочешь приписать мне безответную любовь? Плод твоего жалкого воображения, не моего.

— Люк Будем был влюблен, не так ли? Ты ведь помнишь? Перл, Миссисипи. Нытик.

— У него и Кристи Менефи было всего три свидания. И уже прошел год, как они разбежались!

— Лора наотрез отказала тебе, не так ли?

— Я за милю обходил эту сучку. А если говорить о траханье толстяка Вудема, видишь ли, его мать ходила с ним на каждое свидание. Неудивительно, что он вскрыл ее мясницким ножом.

— Как это случилось? Ты в конце концов решился прижать ее к шкафчику на большой перемене? Она дала тебе пощечину? Рассмеялась в лицо?

— Можешь рассказывать себе эту историю, — сказал он, почесывая обнаженный живот. — Я не могу тебя остановить.

— И другим тоже. Ко мне недавно обращался один репортер. Ужасно хотел услышать «мое мнение». Может, перезвонить ему. Я могла бы объяснить ему, что это всего лишь неразделенная любовь. Мой сын по уши втрескался в ослепительную красотку, которая не желала иметь с ним никаких дел. Так как же погибла Лора? Кевин беспорядочно расстреливал остальных, но ей выстрелил прямо в сердце, наш купидон Гладстон-Хай. Все те бедняги были просто камуфляжем, просто... как он сказал? Случайные издержки.

Кевин подался вперед и доверительно понизил голос:

— Сильно ли тебя интересовало, сколько девчонок мне нравилось или не нравилось, пока я не прикончил парочку? Сильно ли тебя интересовало, что происходило в моей голове, пока это не вылилось наружу?

Боюсь, что в тот момент я немного растерялась.

—Ты хочешь, чтобы я пожалела тебя? — спросила я так напряженно, что обсыпанный родинками охранник встрепенулся. — Ну, для начала мне жаль Телму Корбитт и Мэри Вулфорд, Фергюсонов и Рандолфов, семьи Уланов и Эспиноза. Мое сердце разрывается от скорби по учительнице, которая из кожи вон лезла, чтобы разобраться в твоих драгоценных мозгах, баскетболиста, который еле ходит, и даже незнакомого мне работника кафетерия. А после всего этого посмотрим, останется ли у меня хоть капля жалости к тебе. Может, и останется, но это лишь крошки с моего стола, и, если тебе эти крошки достанутся, можешь считать, что тебе повезло.

— Не не не не не не-не не-не!

И он рассмеялся. Представляешь, Франклин, он наслаждается моими срывами.

* * *

Признаю, я пыталась сегодня разозлить его. Я была полна решимости заставить его почувствовать себя ничтожеством; не мрачной, неразрешимой загадкой Нашего Современного Общества, а жалкой, слабоумной нелепостью. Потому что каждый раз, как его называют Исчадием Ада, он словно разбухает. Любое оскорбление — нигилист, безнравственный, порочный, дегенерат или испорченный — округляет его тощую фигуру так, как никогда не удавалось моим сандвичам с сыром. Неудивительно, что он раздувается. Он съедает на завтрак все существующие на свете обличения. А я не хочу, чтобы он чувствовал себя грандиозной аллегорией недовольства своего поколения; я не хочу, чтобы он окутывал отвратительные подробности своей жалкой, мерзкой, мишурной, подражательной эскапады величественной мантией Бесконтрольной Современной Юности. Я хочу, чтобы он почувствовал себя просто еще одним ничтожным, абсолютно понятным, обыкновенным, глупым подростком. Я хочу, чтобы он почувствовал себя безмозглым, трусливым и незначительным, и самое главное мое желание: никоим образом не показать, какую огромную часть каждого своего дня я пытаюсь понять, чем он живет, что дает ему силы.