Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

Мы с тобой сдались лишь к трем часам ночи, и спасибо тебе за помощь. На следующий день ты должен был ехать на поиски места для рекламы, и мы оба точно не успевали выспаться. Не припомню ни одного уголка, который мы не проверили бы. Ты выдвинул сушилку, я перетряхнула мусорное ведро. Добродушно бормоча: «Где наш гадкий мальчик?», ты вытаскивал из нижних полок все книжки, пока я собиралась с духом, чтобы проверить, не застряли ли в измельчителе клочки меха.

— Я не хочу усугублять ситуацию напоминанием, что я тебя предупреждал, — сказал ты, когда мы оба, с клоками пыли в волосах, рухнули на диван гостиной. — Сама идея мне понравилась, но это животное очень редкое и хрупкое, а Селия — первоклассница.

— Но она так о нем заботилась: старалась не перекормить, и у него всегда была вода. И вдруг оставила дверцу открытой!

— Ева, она рассеянная.

— Ты прав. Наверное, я могла бы заказать другого...

— Чушь собачья. Одного прикосновения к смерти вполне достаточно на этот год.

— Ты думаешь, он мог выбраться на улицу?

— Если так, то он уже замерз до смерти, — бодро заявил ты.

— Спасибо.

— Лучше, чем собаки...

Наутро я рассказала Селии такую историю: Гундосик ушел поиграть на улице, где он гораздо счастливее, ведь там свежий воздух и полно друзей-зверей. А почему и не вывернуть ситуацию к своей выгоде? Селия верила чему угодно.

Я хорошо помню, как наша дочь хандрила всю следующую неделю, но обычная работа по дому не сохранилась в моей памяти. Правда, в данных обстоятельствах у меня есть веская причина помнить, что в тот уик-энд засорилась раковина в детской ванной комнате. Дженис должна была прийти только в понедельник, а я никогда не гнушалась уборки в собственном доме. Итак, я растворила засор небольшим количеством геля для прочистки труб, разведенного в стакане холодной воды, и оставила, согласно инструкции, чтобы подействовало. Затем я убрала бутылку с гелем. Франклин, неужели ты действительно думаешь, что я изменю свою версию теперь, когда прошло столько времени? Я убрала ее.

Дорогой Франклин,

Мой бог, еще одно массовое убийство. Я должна была понять, как только в понедельник после обеда все мои коллеги вдруг начали избегать меня.

Стандартный исход. В пригороде Сан-Диего пятнадцатилетний Чарлз Энди Уильямс — тощий, невзрачный белый подросток с тонкими губами и волосами, спутанными, как затоптанный коврик, пришел в свою школу Сантана-Хай с оружием 22-го калибра в рюкзаке. Застрелив двоих в мужском туалете, он вышел в коридор и открыл огонь по всему, что двигалось. Двое учащихся были убиты, тринадцать ранены. Полицейские нашли стрелка в туалете. Прижав к виску пистолет, он съежился на полу и нелепо скулил: «Это только я». При аресте он не сопротивлялся. Само собой разумеется, что, как уже выяснилось, он расстался со своей подружкой... двенадцатилетней.

Любопытно, что в вечерних новостях некоторые одноклассники называли стрелка, как обычно, «объектом насмешек и преследований», «чудаком, тупицей и неудачником». Однако нашлось немало подростков, утверждавших, что у Энди было полно друзей и ни в коем случае нельзя сказать, что он был непопулярен или что над ним издевались, наоборот, «к нему хорошо относились». Эти последние отзывы наверняка смутили телезрителей, поскольку, когда сегодня вечером Джим Лерер повторял историю, задавая вечный вопрос почему, почему, почему, слова «к нему хорошо относились» были вырезаны. Если над Энди Уильямсом не «издевались», то он опрокидывал вошедшую в моду теорию о мести тупиц, которая теперь учит нас не более строгому контролю над оружием, а чуткому отношению к страданиям несовершеннолетних изгоев.

Энди Уильямс теперь знаменит почти так же, как его тезка-певец, но я сомневаюсь, что во всей стране найдется хотя бы один телезритель, который назвал бы вам имя любого из двух застреленных Уильямсом учащихся — подростков, не сделавших ничего плохого, кроме того, что зашли утром в туалет, тогда как их более счастливые одноклассники решили потерпеть до конца урока геометрии. Вот они: Брайан Зукор и Рэнди Гордон. Исполняя то, что считаю гражданским долгом, я выучила наизусть их имена.

Я всю свою жизнь слышала воспоминания родителей об ужасных происшествиях с детьми: «крещение» полной кастрюлей кипящей индюшачьей тушенки или изгнание своенравной кошки через окно третьего этажа. До 1998 года я слушала вполуха, полагая, что понимаю, о чем они говорят — или о чем стараются не говорить, поскольку такие истории часто огорожены приватным забором и допускают к ним, как в палату интенсивной терапии, только самых близких родственников. Я всегда с уважением относилась к тем заборам. Чужие личные беды любого сорта исключительны, и я бы с благодарностью восприняла табличку «Входа нет», за которой смогла бы скрыть тайное, оскорбительное облегчение оттого, что мои любимые в безопасности. И все же я предполагала, будто примерно знаю, что лежит по другую сторону. Будь то дочь или дедушка, страдание есть страдание. Ну, я прошу прощения за свои предположения.

Когда у тебя дети, не имеет значения, что случилось, не имеет значения, как далеко ты находишься и насколько, как кажется, бессилен предотвратить это. Несчастье ребенка ты чувствуешь как свою личную вину. Ты — все, что есть у твоих детей, и их собственное убеждение в том, что ты защитишь их, заразительно. Так что, Франклин, если, по-твоему, я просто в очередной раз отрицаю свою виновность, ты ошибаешься. Другими словами, я все еще чувствую свою вину, и я чувствовала свою вину тогда.

По меньшей мере я могла бы придерживаться наших договоренностей по уходу за ребенком. Мы наняли Роберта, студента-сейсмолога из Геологической обсерватории Ламонта-Доэрти Колумбийского университета. Он должен был забирать Селию из школы и оставаться с ней до моего или твоего возвращения, и эти правила мы не должны были менять. Несмотря ни на что, нам удалось удержать Роберта — хотя он угрожал уйти, — когда мы заверили его, что Кевин теперь достаточно взрослый, чтобы самому заботиться о себе, и нужно присматривать только за Селией. Но ты помешался на привитии детям чувства ответственности. Чтобы Кевин вырос надежным человеком, он должен почувствовать, что ему доверяют; конечно, звучало красиво. Кевин тогда учился в девятом классе, и ему сообщили о новых обязанностях. Итак, ты сказал Роберту, что по возвращении из школы Кевин сам будет следить за сестрой, а Роберт может уходить. Таким образом ты решал часто возникающую проблему: ты застревал в пробке, я работала допоздна, а Роберт (как бы хорошо ни оплачивали мы его время) нервничал на Палисад-Пэрид, не имея возможности вернуться в Ламонт к своим исследованиям.