Людмила Макарова - Другое утро

В душном центре, напоминающем кухню в разгар приготовления обеда, на горячем черном асфальте-сковороде на каждом шагу располагались маленькие убежища – открытые кафе с холодным пивом и кока-колой.

Ира заметила, с каким восхищением скользнула Таня взглядом по одной из девиц, расположившихся под тентом ресторанчика возле МХАТа. Девица и впрямь производила впечатление. Стройная, длинноногая, в модной длинной юбке с разрезом вдоль ноги, в маечке-топе с глубоким вырезом и шикарных солнечных очках, она с таким непринужденно-высокомерным видом потягивала минералку со льдом из высокого стакана, что, глядя на нее, непременно думалось – нет, это не просто девица, коих сонмы на московских улицах, это фотомодель, мисс Длинные ноги или манекенщица Юдашкина. За время работы в журнале Ира перевидала десятки таких девиц, и каждая из них обязательно демонстрировала точно таким непринужденно-высокомерным видом, что ее место не за прилавком магазина, в детском саду или процедурном кабинете районной поликлиники, а исключительно на журнальной обложке. Иру всегда так и подмывало спросить хотя бы одну из них: «А почему, собственно, ты так решила? В нашей химчистке, к примеру, работает приемщицей девушка гораздо красивее тебя», – что было истинной правдой.

– Хочешь зайти посидеть? – предложила Ира Татьяне.

– Нет, нет, что ты! Просто я вспомнила, как давно не была в театре, – испуганно прошептала Таня и бросила на незнакомку прощальный восхищенный взгляд. Такого взгляда незнакомка вовсе не стоила. Если бы Таня могла так одеваться, ходить в дорогие салоны, а не полоть картошку и мучиться несчастьем своего ребенка, она бы выглядела в сто раз лучше этой девицы. Она даже сейчас лучше, только этого не видит. А от девицы этой, если все снять да косметику отмыть, что останется? Поджатая губа да бессмысленный взгляд? Нет, правильно бабушка говорила: «Наряди пень в вешний день, и пень будет красавчик». Ира до слез, до боли в горле обиделась за Таню.

Таню, такую бесшабашно красивую на школьных фотографиях, так тонко чувствующую архитектуру, с такой неимоверной внутренней силой и достоинством несущую по жизни свой крест и такую по-женски уязвимую перед модными тряпками рядовой девицы с Тверской.

– Сейчас, сейчас, Анютка. Проголодалась, моя девочка? Минуту подожди, – сказала Таня и остановилась возле тележки с хот-догом, доставая из сумки, каких Ира уже не видела лет десять, деньги. – Ира, сосиску будешь?

– Ну уж нет! Никаких сосисок, – резко остановила ее Ира, совсем по-аксеновски стиснула ее запястье и потащила маму с цепляющейся за ней дочкой в ближайший ресторанчик. Ресторанчик оказался из новых, по большому счету это был даже не ресторанчик, а обычная закусочная, только на американский манер – с затейливыми названиями простеньких блюд и чаем из пакетиков. Но закусочная с претензией на некий стиль, обильно украшенная фотографиями, зеркалами и искусственным плющом.

– Ты что, тут одни иностранцы, – прошептала окончательно стушевавшаяся Таня, когда они сели за столик рядом с группой громко говорящих по-английски подростков в громадных ботинках и с крошечными рюкзачками за спинами. :

– Подумаешь, иностранцы! – возразила Ира и взяла со столика меню. – Мы для них тоже иностранцы. Все относительно. Анютка что любит – мясо, рыбу, блинчики? Тут пирожки слоеные есть, а первое в таких местах лучше не брать, порядочная дрянь. На закуску лучше салат-бар заказать – бросаешь в тарелку что хочешь вон из тех бадей и соусом поливаешь.

Таня тоже открыла меню, долго его читала, Ира уже собиралась вмешаться, искренне не понимая, из чего здесь особенно выбирать, но тут Татьяна подняла побледневшее, вытянувшееся лицо и жалобно, по-детски попросила:

– Ирочка, пойдем отсюда. Пожалуйста. Посмотри, сколько здесь стоит пирожок! Один пирожок!

– Глупости, Анютке нужно поесть, – отрезала Ира и заказала ужин сама.

***

С этого момента Таня замкнулась и сжалась, как вчера при Ленке. На Ирины вопросы отвечала односложно, не рассказывала больше о своих прежних поездках в Москву. Гулять стало скучно, и они вернулись домой. Таня мыла Анютку, потом стирала что-то в ванне, потом тихо легла спать, а Ире ничего не оставалось, как снова ждать звонка и придумывать то вполне безобидные, то страшные объяснения молчания Аксенова. А потом, так ничего не дождавшись и не придумав, непривычно рано отправиться спать.

Она проснулась от странного чувства, что где-то неподалеку происходит что-то очень значительное. Плохое или хорошее – непонятно, но значительное – наверняка. Полежала неподвижно, прислушалась к стуку своего сердца и звукам вовне. Стук был громким и заглушал тишину в комнате. Тяжелую, плотную, подозрительно глухую тишину. Ира осторожно повернулась на бок и различила слабое шевеление на диване, где спали Таня и Анютка.

– Таня, ты не спишь? – спросила почти беззвучно, чтобы не разбудить больную девочку.

Таня не ответила, но короткое шевеление повторилось. Ира встала, накинула халат, подошла к дивану:

– Пойдем на кухню, я чайник поставлю.

На кухне она собирала чай и смотрела на Таню, которая пришла из комнаты с заплаканным лицом и все не могла справиться со слезами. Ничего, когда не нужно давиться всхлипываниями, дабы соблюсти тишину, слезы проходят быстрее. Это Ира знала точно, поэтому поплотнее прикрыла дверь, подала Тане чистую полотняную салфетку и намеренно долго собирала чай, чтобы дать ей время вволю выплакаться.

– Боишься, врачи скажут, что ничего нельзя сделать? – догадалась Ира, когда Татьяна немного успокоилась.

Но та замотала головой и захлюпала с новой силой.

– Нет, я этого не боюсь, – наконец-то смогла говорить она. – Мне нельзя этого бояться. Я о другом…

Она отняла от лица салфетку и заглянула Ире в глаза:

– Ты только не думай, что я жалуюсь. Мне жаловаться грех, мы с Анюткой хорошо живем. Огород у нас, в школе мне уборщицы ставку дали, когда я работать не смогла, все-таки сто рублей плюсом к Анюткиной пенсии, тетя Зоя с дядей Колей всегда рядом, знаю, что на них можно рассчитывать, Олечка приходит каждый день, с Анюткой сидит, пока я в школе. Если пенсию задерживают, мы уверены, что с голоду не помрем. Теперь ты в больницу устроила, а ведь это дорого, да? Очень дорого?

– Прекрати! – одернула ее Ира. – Разве такие вещи меряются деньгами? Тем более что у меня свои причины на это есть. Хотя что я мелю? Как будто для помощи ребенку должны быть какие-то причины!

Но Таня не прекратила. Из нее пуще прежнего полились слезы, словно застаивались годами в специальном резервуаре.

– Нет, ты только не подумай, что я жалуюсь. Мы хорошо живем, грех жаловаться. Большой грех – на жизнь жаловаться. Только я все равно не понимаю. Не понимаю, как может столько стоить один пирожок. Один-единственный пирожок! У нас в школе, в десятом классе, один мальчик весной в обморок на уроке упал. От голода.