Ева Модиньяни - Джулия

– Ты хотела бы остаться здесь? – спросил он.

– Если ты будешь рядом, то да, – ответила она.

Послышалась далекая канонада, и Кармен инстинктивно прижалась к юноше.

– Не бойся, – обнимая ее, сказал Гордон, – скоро все кончится, и наступит совсем другая, прекрасная жизнь. Не зря же мы воюем.

Кармен улыбнулась.

Ей бы хотелось, сказала она, первый мирный день провести с ним у моря, вдвоем, только море, небо и они.

Когда она заснула, Гордон попытался вернуться мыслями к войне, к недавнему бою, но лежащая на его плече женщина звала его к морю, и он, засыпая, пошел за ней через густой виноградник, прислушиваясь к шороху волн и крикам белых чаек в ослепительно синем небе.

Убальдо Милкович, или командир Филин, добрался до затерянного в горах дома лишь на четвертые сутки; для Кармен и Гордона дни ожидания превратились в дни любви. Встреча с отцом вернула Кармен к жестокой действительности, к смерти матери. Она рассказала все, что знала, хотя знала совсем немного.

Только сейчас она поняла, как отец любил мать, как сильно был к ней привязан. Кармен смотрела на отца и не узнавала в нем того шутника, заводилу, рассказчика фантастических историй, которого знала с детства. Перед ней сидел серьезный мужественный человек, боец и командир, глубоко скорбевший о смерти своей верной подруги.

– Тебе надо как можно скорее возвращаться в Милан, – сказал он. – Здесь скоро будет жарко. И вообще, зря я велел тебя сюда привезти.

Кармен порывисто обняла его, вся еще во власти своей короткой любви. Убальдо Милкович не привык к такому бурному выражению чувств, дочь, сколько он помнил, всегда была с ним сдержанна.

– Что с тобой, доченька? – удивился он.

– Когда мы увидимся? – вопросом на вопрос ответила Кармен.

– Скоро, – заверил дочь Убальдо, – ты даже представить себе не можешь, как скоро.

Они провели вместе целый день. Успели съесть нехитрый обед, послушать, как играет на губной гармошке Гордон, и сфотографироваться американским фотоаппаратом. Убальдо Милкович успел догадаться, что произошло в его отсутствие между дочерью и партизаном Гордоном. Вечером Гордон проводил Кармен до Монтале.

– Меня зовут Армандо, – открылся он на прощание, и это признание было знаком любви, выражением безоговорочного доверия. – Армандо Дзани. Если ты захочешь, мы обязательно встретимся. Вот только кончится война…

Вдруг Кармен вспомнила мужа и детей и поняла, что между ней и Гордоном никогда больше ничего не будет.

– Как судьба сложится, – сказала она почти сухо, – может, и встретимся.

К горлу подступил комок, Кармен вскочила на велосипед и, не оглядываясь, поехала прочь от Гордона. В сумке, висевшей на руле, кроме хлеба с сыром, лежали губная гармошка и старая потрепанная книжка, роман Горького «Мать».

– Это самое ценное, что у меня есть, – сказал Гордон, вручая Кармен на прощание свои дары.

И вот теперь Кармен уезжала все дальше и дальше от своей неожиданной любви. Слезы застилали ей глаза, сердце ее разрывалось от горя.

На обратном пути Джулия несколько раз останавливалась, чтобы позвонить Гермесу. Его не было ни дома, ни в больнице, и никто не мог ответить ей, где он. Джулии это показалось странным. Обычно если не Эрсилия, то уж старшая сестра отделения всегда знала, где найти профессора Корсини.

Джулия начала беспокоиться, правда, больше за себя, чем за друга. С тех пор, как обнаружилась ее болезнь, душевное состояние Джулии все время менялось. Она то впадала в отчаяние, то в апатию, то смирялась с диагнозом, то отказывалась в него верить, обретала хоть ненадолго надежду. Все происходящее вокруг она воспринимала через призму своей болезни, обычные слова и поступки окружающих воспринимала с подозрением. Например, если она заставала Гермеса у телефона, ей казалось, что он обсуждает с одним из своих коллег ее здоровье, советуется насчет ее болезни . Джулия ехала по автостраде быстрее обычного, торопясь домой. «Наверняка, – успокаивала она себя, – в почтовом ящике лежит записка от Гермеса». Этот способ общения на уровне девятнадцатого века пока не подводил ее, но когда она, открыв ящик, ничего в нем не обнаружила, то пожалела, что не купила до сих пор телефон с автоответчиком.

Войдя в дом, она поняла, что Гермес утром не заезжал, – все оставалось в том же виде, как и перед ее отъездом в Модену. Бросив меховой жакет на кресло, стоящее у входа, она сняла сапоги и сунула ноги в теплые домашние туфли. Раздался телефонный звонок, и она схватила трубку, уверенная, что сейчас услышит голос Гермеса.

– Нет, это я, а не Гермес, – сказала на том конце провода Амбра – приходящая домработница Джулии.

– Я и тебя рада слышать, – ответила ей Джулия, которая всей душой была привязана к этой доброй и очень искренней женщине.

Они были ровесницами, но Амбра испытывала к Джулии не столько сестринские, сколько материнские чувства. Воинственная коммунистка, она всей душой была предана партии и безуспешно пыталась обратить Джулию в свою веру, приглашая на митинги и демонстрации. Своей семьи у нее не было, если не считать старенького отца, за которым она терпеливо ухаживала, и весь запас нерастраченной любви Амбра отдавала Джулии и Джорджо. Мальчика она любила, как родного сына, потому что помогала Джулии растить его с пеленок. Вечно что-то жующая толстуха, она была не по комплекции подвижной и живой. Всегда веселая, она умела заражать своей энергией окружающих.

– Я хотела узнать, как ты съездила, – сказала Амбра. – Да, чуть не забыла, в духовке тунец под соусом, разогрей и поешь. Ну что, перезахоронили твоего дедушку? Представляю, до чего это было торжественно! Как-никак знаменитый партизан.

– Да, очень торжественно. Все прошло хорошо. Спасибо за еду, ты мне не дашь умереть с голоду. Скажи, пока ты здесь была, никто не звонил?

– Никто. Ты ждала важного звонка?

– Нет, я так просто спросила. С наступающим тебя!

– Спасибо, Джулия! Тебе всего-всего хорошего, еще перезвонимся. – И Амбра повесила трубку.

Иногда Джулия не видела Гермеса целыми днями, но она знала, где его найти. Он мог звонить утром, когда был сломан телефон, Джулия не исключала такой возможности, однако от этого было не легче. Вроде бы сегодня и не понедельник, и не тринадцатое число, а день – хуже некуда. Как начался плохо, так и идет наперекосяк. Скорей бы уж он кончился, а с ним и этот год тоже.

Чтобы немного успокоиться, Джулия решила принять ванну. Горячая, приятно пахнущая бадусаном, вода доставила удовольствие, но успокоения не принесла. «Где ты, Гермес? – повторяла про себя Джулия как маленькая девочка, мечтая о том, чтобы он сейчас вошел в дом, и она бросилась бы в его объятия, ища защиты, тепла, любви. – Он должен вот-вот появиться, – твердила она, – он обещал, что Новый год мы встретим вместе».