Ева Модиньяни - Джулия

– Я поступил в университет, – сообщил он.

– Значит, еще не скоро встанешь на ноги, – вздохнула сестра.

Гермес пропустил замечание Дианы мимо ушей.

– В твоей комнате лежат мои книги, как бы мне взять их?

– Я принесу, кажется, мой приятель уже проснулся, – прислушиваясь, сказала она.

– Я знаю его?

– Не думаю, я с ним недавно.

Диана вынесла брату книги, и он запихнул их в свой рюкзак.

– Ну все, будь здорова, – сказал он и пошел к двери.

– До скорого, – ответила Диана.

– Надеюсь, – бросил уже с лестницы Гермес, уверенный, что они больше не увидятся.

– Да, совсем забыла, – крикнула вдогонку Диана, – к тебе тут девушка одна приходила.

– Девушка? – удивился Гермес. – Когда?

– Несколько дней назад.

– Она сказала, кто она?

– Вроде Джанна какая-то или Джулия, я не запомнила.

Из памяти всплыл нежный девичий образ – огромные доверчивые глаза, тоненькая, еще не оформившаяся фигурка, характерный жест, каким она от волнения теребит свою толстую черную косу.

– Тебе это имя что-нибудь говорит? – допытывалась Диана.

– Нет, ничего, – уверенно ответил Гермес и начал быстро спускаться по лестнице.

На самом деле имя Джулии говорило ему многое, может быть, даже больше, чем ему хотелось бы, – ведь в настоящее время он не мог позволить себе влюбиться. Ноги сами понесли его на улицу Тьеполо к дому де Бласко. «Что я делаю здесь, у стены их сада?» – опомнившись, подумал Гермес, но сразу же успокоился: в десять вечера он вряд ли встретит здесь кого-нибудь из семьи Бласко, они наверняка сидят дома.

Бросив взгляд через ограду, он как наяву увидел Джулию – простуженную, с покрасневшим носом и вместе с тем неизъяснимо прелестную в своей чистоте. Он тогда сразу же в нее влюбился, с такой девушкой он, не задумываясь, связал бы свою жизнь. Разум, однако, подсказывал ему, что это невозможно. «В жилах моей дочери течет голубая кровь, – послышался ему голос учителя античной словесности, – сын уборщицы ей не пара».

Гермес резко повернулся и пошел прочь от особняка. Насколько легко он покинул родной дом на улице Беато Анджелико, настолько больно было ему думать, что он никогда не переступит порога этого уютного особняка. Но впереди его ждала новая жизнь, и он уверенным шагом двинулся ей навстречу.

Расположившись в уютном кабинетике сестры Альфонсы, Гермес взял в руки увесистый том сравнительной анатомии и открыл его на первой странице. Монахиня не жаловала персонал больницы, но к Гермесу относилась ласково, как к родному сыну. Крупная, мужеподобная особа, с черными усиками над верхней губой и густыми нависшими бровями, она больше походила на грузчика, чем на Христову невесту. Медсестры и врачи панически боялись ее, и даже главный врач прислушивался к ее мнению. Если во вверенной ей палате что-то не ладилось – а такое случалось нередко, – она поднимала на ноги всю больницу, а если требовалось, и самого Господа Бога.

– Господи, – громким голосом говорила она, опустившись на колени перед распятием, – ты должен вмешаться, без твоей помощи мне не справиться. Да слышишь ли ты меня, черт побери?

Ее громовой голос разносился по всей больнице, и Гермес не сомневался, что Всевышний под нажимом сестры Альфонсы оставлял свои даже самые неотложные дела и бросался ей на выручку.

Да, монахиня была крута, и только, когда она разговаривала с Гермесом, голос ее смягчался и в нем слышались нежные нотки. Она угощала его кофе с гоголь-моголем, растирая который не жалела сахару, – мальчика надо подкармливать, считала она, он, бедняжка, работает и учится. Частенько она подсовывала ему бутерброды, совсем не лишние при его скудном питании.

Когда он закончил университет и принес сестре Альфонсе свой диплом с отличием, ее глаза заблестели от гордости.

– Из тебя получится толк, мой мальчик, – взволнованно сказала она и прижала Гермеса к своей пышной груди, вздымавшейся под белоснежной, без единого пятнышка, накидкой. Глядя на эту сцену, можно было подумать, что Гермес и в самом деле приходится ей сыном – столько искренней любви было в этом порыве.

Теплая комнатка сестры Альфонсы служила ему надежным прибежищем все годы учебы. Каждую свободную минуту он отдавал занятиям, и здесь ему никто не мешал. Обеденные перерывы, свободные вечера, даже ночи он проводил над книгами в кабинетике сестры Альфонсы, лишь изредка появляясь в неуютном холодном жилище, которое делил со своим товарищем по работе. Фактически он жил в больнице.

Медицина была его призванием, но страстное желание стать врачом объяснялось не только этим: в глубине своей души Гермес был убежден, что ни одна профессия не пользуется у людей таким уважением, как профессия медика. Он видел, с какой надеждой ловила каждое слово докторов его бедная мать, видел, как могущественные, богатые пациенты покорно подчинялись их указаниям. Видел он и главных врачей больниц, и университетских профессоров, и медицинских светил – их всегда окружало уважение, почитание, даже поклонение. Точно жрецы, обладающие какой-то мистической властью, они произносили магические слова, которые жадно ловили непосвященные. Видел он и больных, безнадежно больных, которым лишь от одного вида всемогущего доктора становилось лучше. Гермес поклялся себе, что рано или поздно станет одним из лучших врачей, а может быть, даже лучшим из лучших. Еще когда он только переступил порог университета, он поставил перед собой задачу: стать высококлассным специалистом.

Кто-то постучал в дверь, прервав его тщеславные мечтания.

– Гермес, открой, – услышал он голос ночной дежурной сестры.

Когда он отворил дверь, сестра уже спешила обратно по коридору.

– Что случилось? – крикнул он ей вслед.

– Иди скорей, – обернувшись, но не сбавляя шага, бросила ему сестра.

Он шел за ней, ломая голову, по какому случаю так срочно понадобилось его присутствие.

В самом конце тускло освещенного коридора была особая палата, куда привозили умирающих из приютов, а иногда и заключенных в безнадежном состоянии. У дверей палаты Гермес увидел карабинера.

– Тут один больной, – объяснила наконец не без смущения сестра, – он говорит, что приходится вам отцом. – И она отступила в сторону, пропуская Гермеса в палату.

И в самом деле, на постели лежал совсем старенький Эрколе Корсини. Исхудавший, с ввалившимися щеками и заострившимся носом, бледный, он был похож на мертвеца.

– Что случилось, папа? – стараясь не выдать своего испуга, спросил Гермес.

– Откуда мне знать? Говорят, внутреннее кровотечение. А ты, как я вижу, выбился в люди. Молодец, сынок. – И он попытался улыбнуться бескровными губами, но тут же сморщился от боли.

Пришел дежурный врач, внимательно осмотрел доставленного из тюрьмы больного, потом углубился в снимки.