Анита Шрив - Их последняя встреча

— Ребенок был? — спросила она.

— Ложная тревога.

На какое-то мгновение улица закружилась перед глазами, и Линде пришлось приложить немалое усилие, чтобы снова сориентироваться.

— Какая ирония судьбы.

— Что?

Она не хотела, не могла рассказать ему об испытании, перенесенном в католической больнице. О враждебности монахинь. О доброте бельгийского врача, который сказал, что аборт — необходимость. И о нескрываемой злобе сестры Мари Фрэнсис, которая принесла показать Линде плод в банке. Она не станет причинять Томасу дополнительную боль.

— Ты должен продолжать писать, — задыхаясь, сказала она через некоторое время. — Как бы ни было трудно.

Некоторое время Томас молчал.

— Эта такая борьба, в которой я чаще проигрываю, чем выигрываю.

— Время не помогает?

— Нет. — Было похоже, что за долгие годы у него сложилось твердое убеждение.

Они поднялись на холм, сошли с дороги и сели на валун. Довольно долго она сидела, положив голову на колени. Когда она подняла голову, руки все еще дрожали. Для такого случая Линда была одета лучше, чем Томас, и она вспомнила, как они вместе скучали по американскому неформальному стилю одежды. Она никогда не видела его в футболке и потому не могла себе этого представить. Его официальная белая рубашка была свежей, отличного качества. Ей вдруг очень захотелось положить голову ему на спину, но она тут же прогнала эту мысль. По ночам у нее иногда возникало желание, неожиданное, против собственной воли. Это делало ее беспокойной и раздражительной, и она с возродившейся обреченностью начинала осознавать, что потеряла.

(Вот они с Винсентом в субботний день лежат лицом к лицу, их тела, как электроды, соприкасаются в нескольких местах, они наслаждаются временем и солнечным светом на постели. Мария и Маркус ушли с друзьями. Винсент говорит: «Надеюсь, я умру раньше тебя». При этом глаза его темные и серьезные, словно ему сообщили о возможности смерти. Ее глаза расширяются, оттого что эти слова говорит Винсент, который никогда не был романтиком. «Мне пришлось бы уничтожить эту кровать, — сказал он. — Я бы этого не вынес».)

А она, которая была когда-то романтиком, спит теперь на этой самой кровати, и у нее и мысли не возникает уничтожить ее.

— Зачем ты это сделала? — спросил Томас.

Он сосредоточенно смотрел на очертания северного города на фоне неба. Наверное, ему хотелось задать этот вопрос долгие годы. Двадцать пять лет, если быть точным.

Поначалу она не могла ответить ему. Они вместе смотрели на прогулочные катера и танкеры, идущие в порт.

— А какое это имеет значение, — проговорила она. — В конечном итоге?

Он жестко посмотрел на нее.

— Мы могли бы все как-то уладить.

— Как именно?

— Возможно, со временем нашли бы способ.

— Ты себя обманываешь.

— То, как это все случилось… — произнес он. — Ты не оставила мне никакой возможности.

Наверное, смерть дочери дала ему право говорить обвинительным тоном, подумала она.

— Я была пьяна, — обронила Линда, которая обычно не ищет оправданий.

— Ну да, — согласился он. — Но было и еще кое-что. Ты хотела причинить боль.

— Кому? — резко спросила она. — Себе? Регине?

— Регине, конечно.

Но ей не хотелось никому причинять боль; ей хотелось только передать, донести то, что казалось какой-то великой истиной, таких же космических масштабов, как смех, который сотрясал ее годы спустя. Ее всегда шокировало, какой ужасающе жестокой она оказалась.

— Это был самый эгоистический момент в моей жизни, Томас. Я лишь думаю, что, должно быть, хотела, чтобы это закончилось. Все это.

— О Линда, — сказал он. — Конечно, я так же виноват, как и ты. Даже больше.

Ее лицо вспыхнуло при воспоминании о том ужасном вечере.

— Трудно поверить, будто что-то могло столько значить, — проговорила она.

Она все пила и пила виски. У стены стоял Питер, не понимая поначалу, отчего возникла суматоха, но осознавая, что было сказано что-то непоправимое. Тогда он казался второстепенным действующим лицом, лишь зрителем большой драмы. И это тоже было непростительно с ее стороны: не видеть, как ему было стыдно, как правильно он поступил, не сделав себя центром внимания. До тех пор, пока в ту же ночь у них в номере он не расплакался из-за ее предательства, такого жестокого, такого откровенного. А она безмолвно сидела рядом с ним, чувствуя лишь ужас от потери любимого.

Лучше было не вспоминать.

— Автор комедий сделал бы из этого фарс, — заметил Томас. — Признания в разных комнатах и все такое.

— Этот автор комедий не мог быть католиком, — отреагировала она.

Они шли по тропинке через низкий кустарник. Заколоченные досками коттеджи замерли в ожидании своих летних гостей. Машины на остров не допускались, и Линде стало интересно, как эти дома строили. Неужели и стены, и черепицу, и дымовые трубы привезли на кораблях?

— Острова всегда напоминают мне об островах Шоулз [10] Группа островов примерно в 10 км к западу от побережья штатов Нью- Хэмпшир и Мэн. . — сказал Томас. — Адское место.

Прошло какое-то время, прежде чем она вспомнила и поняла. Она остановилась на тропинке.

Томас догадался, о чем она подумала.

— Неважно. Я бывал там после этого много раз.

Это своего рода отвага, подумала она, — способность смотреть самому худшему в лицо. Есть ли там какая-то морила, знак? Как можно вынести такое зрелище?

— Что случилось с Региной? — спросила она, когда они снова двинулись в путь.

— Она теперь живет в Окленде, у нее двое детей.

— В Окленде в Новой Зеландии?

— Мы иногда переписываемся. Она работает в фармацевтической компании.

От разности давлений между трагическим и обыденным у Линды кружилась голова.

— У ее мужа овцеферма, — добавил Томас.

— Значит, рубец рассосался.

Томас принялся закатывать рукава рубашки.

— Кто знает?

Они остановились у небольшого белого дома с ярко-синими ставнями, в котором устроили кафе для тех, кто решил путешествовать по острову пешком. Удивительно, как много они прошли с Томасом. Линда покрылась потом в своей блузке из синтетической ткани, похожей на шелк. Сейчас, при такой не по сезону жаркой погоде, синтетическая блузка не казалась больше разумной покупкой. Она высвободила блузку, которая теперь вздымалась над джинсами. Прохладный бриз обдувал талию. Волосы на затылке были липкими, и она встряхнула их рукой.

— Проголодалась? — спросил Томас.

Можно было выбрать стол со скатертью внутри помещения или голый стол для пикников на открытом воздухе. Выбрали второй, закрепив салфетки бокалами и бутылкой кетчупа. Они сели рядом, глядя на воду, которая вся сверкала, не считая теней, отбрасываемых несколькими разрозненными безобидными облаками. Томас сел очень близко, то ли умышленно, то ли не чувствуя расстояния. Их руки то и дело соприкасались от локтя до плеча, и такая близость смущала Линду. Она мысленно увидела салон машины («бьюик-скайларк» с откидным верхом) — салон с белой и красной кожей. Она не помнила года. Верх поднят, окна запотели, полицейский светит фонарем сквозь мокрые мутные стекла. У всех ли подростков этого времени такая память?