Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

Ей часто приходили письма из зоны. Колька не забывал мать, спрашивал, как вжилась она в сермяжный быт, просил прощенья за то, что по его вине она покинула город и мучается в деревне. Обещал по возвращении все исправить и наладить нормальную жизнь, но Петровна уже не хотела изменять ничего в своей судьбе. Она все больше отвыкала от города, какой слишком быстро забывал ее. С нею, даже прежние друзья не здоровались, делали вид, что не узнали, не заметили. Попросту, Евдокия перестала быть нужной. Она это скоро поняла и старалась не задерживаться в городе надолго.

Раньше она считала дни, сколько их осталось до выхода сына на волю. Думала, как оденет, обует, устроит Кольку, заново поставит на ноги. Но постепенно успокоилась. Уже не горела Колькиными проблемами, вспомнив, что их у него всегда хватало. Все не порешать. И женщина охладевала к сыну, сама того не замечая.

Куда деваться, если после смерти мужа на нее свалилось все и сразу. О ней никто не позаботился и не вспомнил. Самой пришлось жить заново, держать себя в руках и растить сына, а он был далеко не подарок. Сколько пережила и переплакала из-за него! Радости было мало, зато бед полные пригоршни. Сын рос непослушным, упрямым. И хотя все ей завидовали на Кольку, баба частенько на него обижалась. Нет, он никогда не дерзил и не грубил матери. Отдавал ей зарплаты, никогда ни копейки не взял без разрешения, она знала всех его друзей и секреты. Но внезапная женитьба сына выбила Евдокию из привычного русла, обидела и отдалила сына на долгие годы.

Петровна не могла простить ему самовольства и не восприняла Катьку. Ничто не радовало в Димке. Ни его успехи в школе, ни то, как быстро осваивает внук компьютер, как преобразилась квартира и даже то, что Катька завязала с пьянкой. Евдокия и не заметила б, если бы не Димка, похвалившийся матерью. И Петровна сразу сообщила о той новости сыну.

— Уж и не знаю, кто ей помог. Но сама видела, ходит, не шатаясь, и за стенки не держится. А вчера и вовсе удивила, открыла мне двери, а на ней все с иголочки. Даже китайский халат весь расшитый цветами и птицами. Оглобля и волосы уложила под китаянку. Ходила вся из себя, будто с китайской выставки сбежала. И чего ее не поймали? Наверное, потому что рожа у нее корявая, как у пропитой бомжихи. Кожа серая, глаза красные, нос сизый, пьянка не проходит скоро. А может ее след останется навсегда. Слышь, Коля, мы тебе другую найдем. Натуральную, без вредных привычек, молодую и непотасканную. Чтоб только тебя знала и любила! — мечтала Петровна.

Сын читал ее письма, усмехаясь в душе. Он давно покинул детство и не верил в сказки, а матери никак не верилось, что сын давно стал взрослым, а его жизнь сложилась совсем несказочно.

Вот и сегодня у Кольки выдался трудный день. Пропали из кухни целых пять буханок хлеба. А ведь никому их не отдал и не продал. Но вечером на перекличке не оказалось пятерых зэков. Ушли в бега. Их фамилии, имена установили тут же. Отправили в погоню охрану с собаками, а Кольку вызвали в спецчасть. До полуночи мучил следователь, выворачивая мужика наизнанку каверзными, неожиданными вопросами:

— Кто просил продать хлеб?

— Никто,— отвечал хлеборез.

— Кто мог украсть хлеб?

— При возможности любой!

— Хочешь сказать, что все голодные?

— Вовсе нет. Многие мужики из хлеба поделки лепят. Себе и другим...

— Поделки из хлеба? — не верил следователь.

— Разве не видели? У всех мужиков кресты на шее из хлеба! Носим и радуемся. Другого, подходящего материала нет. Иные иконки заказывают, над шконками их держат.

— Тебе заказывают?

— Зачем? Я не умею! На это дар нужен особый.

— Кто тем промышляет?

— Я не знаю. Сам пока не просил.

— И сколько берут за работу?

— Ничего! Совсем даром. Боятся за такое навар поиметь, чтоб Бог не наказал...

— Не темни! Убивать не боялись, в бега слиняли без страха, а тут святоши! Ты кому на лопухи ссышь? Колись! — бил по морде наотмашь. Колька скрипел зубами и молчал. Да и что мог сказать? И так говорил известное ему, не врал, но все равно не верил следователь:

— Когда заметил нехватку хлеба?

— Утром, в конце завтрака.

— Почему сразу не сказал?

— Не поверилось. Искал у работников кухни, по их заначникам и не нашел ни хрена. Тогда и сказал. Но о побеге уже и без меня знали.

— Замок был сорван?

— Не обратил внимания. Не помню.

— Следы какие-нибудь были?

— Нет! Ничего не заметили.

— Эх-х ты, лопух! Такое прозевал.

— Это мой отец увидел бы! Я без внимания! Потому не пошел в юристы. Нет у меня способностей.

— Гражданин следователь! Разрешите доложить! Старший отряда охраны Виктор Мальцев! Докладываю, что все пятеро беглецов пойманы и доставлены погоней обратно в зону! В настоящее время все пятеро находятся в штрафном изоляторе, в ожидании ваших указаний!

— Где их взяли?

— На реке!

— Они собирались переправиться через нее?

— Никак нет!

— Уж не загорали ль там?

— Так точно! Нажрались самогонки и заснули на берегу. Самогонку купили в деревне. Напились так, что собаки отказались подойти близко. Даже мух рвало!

— Как вы их доставили в зону?

— Всех бегом на своих ногах. Они говорят, что линять и не собирались, вечером сами вернулись бы в зону.

— И ты им поверил?

— Так точно. С ними был Дятел. Он до этого пару раз смывался с кентами и все сами вернулись к вечеру строем.

— Зачем же линяли?

— Ход такой! В отпуске побывали, как на Канарах. А потом в ШИЗО на месяц их отправили. Как на свой, местный курорт. Вместо блядей, отвесили пиздюлей! Ой, извините! Короче, через месяц раком по баракам расползлись и целый год сидели тихо. Тут вот солнце пригрело, они опять зашевелились, их снова на подвиги потянуло, как мух на говно! Ой, извините! Что прикажете с ними делать, куда засунуть?

— Все те же самые, прежние беглецы? — усмехнулся следователь.

— Так точно. В том же составе!

— Придержите их! Сам гляну! А вы, бегом к себе да впредь будьте внимательны,— отправил Кольку в барак следователь.

Тот влетел на шконку и затаился не дыша.

Колька, конечно, помог зэкам с хлебом, но совсем не знал, что те намылились в бега, и теперь дрожал, чтоб мужики его не высветили. Ведь он не просто отдал, а продал им хлеб. За это администрация могла выкинуть Кольку из хлеборезов и вернуть в ассенизаторы. Такой финт кому придется по душе. А тут и в ШИЗО могли упрятать на месяц. Это наказание даже крепкие мужики с трудом переносят. А ему, хилому, вовсе не продышать. Но шли дни, никто никуда не вызывал и не дергал хлебореза. Все словно забыли о нем, а беглецы не выдали его следователю. Да и обжимал он на хлебе не работяг, а всякое фуфло, таких как те двое, какие жили под нарами в его бараке. Этих Колька не считал за людей, как и в других бараках не называли мужиками шнырей, сявок и шестерок. Эти и жили, и дышали по команде своих паханов, какие остались «без кислорода» от своих малин и банд, а теперь все еще пытались держать закон в забытых, заброшенных зонах. Их еще помнили в прокуратурах и в милициях. Но новые кенты, пришедшие на смену паханам, уже не знали бывших фартовых, не помнили их кликухи и громкие дела. Они фартовали по-своему, ни у кого не спрашивали совета, ни у кого не учились, не признавали прежние авторитеты, устанавливали свои новые законы и порядки.