Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

Катька, увязнув в воспоминаниях, убирает со стола остатки ужина, моет посуду. Пора идти спать. Но внезапно на кухне появляется Колька, пить захотел, попросил квас и, выпив залпом целую кружку, присел к столу:

— Слышь, Кать, давай я тебя с работы встречать буду! — предложил совсем серьезно.

— С чего бы? Сам говорил, что мне даже медведь в тайге среди ночи дорогу уступит. А потом свою медведицу до конца жизни несравненной красавицей называть будет.

— Нет! Тебя на волчьей тропе, что к деревне ведет, ставить надо средь зимы во время гона. Ни одна зверюга мимо тебя не проскочит, все воротятся, какими бы ни были голодными. С перепугу выть разучатся, заикаться станут!—хохотал Колька и добавил:

— Но я с тобой сколько лет мучаюсь. Уже привык! Потому что второй такой Оглобли ни у кого во всем свете нет! А вдруг кто позарится? Сопрет, чтоб гостей отпугнуть от дома. А мне как быть? Сама видишь, никто из друзей не заглядывает, даже мухи выскакивают в форточки.

— Это от твоей вони. Ее ни одна живая душа не выдержит.

— Ты той душе деньги покажи, какие получаю. Мигом про вонь забудет. Короче, я предлагаюсь в провожатые. Уламывайся, пока я согласный. Все ж через весь город тебя поведу! Во будет смеху, мужик кикимору заклеил. И ведет, как под охраной!

— Ты на себя глянь, черт корявый! На тебя ни бабы, ни бабки в деревне не оглядываются. Ты ж страшнее пугала в огороде!

— Во разошлась, Оглобля! Если б ни ночь впереди, по соплям бы нащелкал дуре. Но потом попробуй, уломай лечь в одну постель. Брыкаться, лягаться станешь, как дикая! — внезапно умолк, побелел, услышав милицейский свисток, а потом и выстрел неподалеку от дома.

Катька прильнула к окну.

— Интересно! Кого-то поймали.

— Линяй, дура! Какое тебе дело!—оторвал вглубь кухни, прижал к себе бабу. Та невольно почувствовала, как неудержимо дрожат руки мужика.

А утром, едва Колька пришел на работу, его срочно увезли в милицию.

— Колька! Ты где набедокурил? Или кого по случайности в толчок смыл, не глянув званья? — спросила кассирша.

— Ни в зуб ногой! — ответил растерянно, но его подталкивали в спину, торопили:

— Шустри, Огрызок! Там наши с тобой побазлают! — вели оперативники мужика к машине.

Человека сразу ввели в кабинет к следователю, там уже сидел Остап. Он неприязненно оглядел Кольку, отвернулся от него.

— Вы знакомы? — спросил Кольку следователь.

— Ну да! Вместе ходку тянули.

— Какие отношения были у вас в зоне?

— Да никаких! Не враждовали и не корефанили.

— Он был «бугром», вы тоже ему подчинялись!

— Никому! Я в хлеборезах «пахал» и только администрации подчинялся! - выпалил человек, не задумываясь.

— Вы знали, что он на воле? — указал на Остапа.

— А мне до задницы, где он канает!

— Разве не виделись? — недоверчиво усмехнулся следователь.

— У меня за день полгорода просирается, всех не упомнишь.

— Его показывали по телевидению.

— Я телик не смотрю.

— Но вы с ним общались!—давил следователь на Кольку.

— И не думал. Зачем мне этот хмырь? Ни он, ни я, ничего друг другу не должны. О чем базарить?

— Остап освободился вскоре после вас. И ему нужно было очень многое!

— Я и малого дать не могу! — понурил голову Колька.

— Тогда откуда он знал адрес и хотел спрятаться у вас от погони. Мы его взяли уже в подъезде, Или тоже скажете, что это случайно.

— Мало чего он намечтал. Я никогда не пустил бы его в свой дом. Не стал бы марать имя отца и память о нем,— заметил, как удивленно округлились глаза Остапа.

— У меня семья. И на зоне я оказался случайно. По глупости. С бабой перегнул. Но на моих руках нет крови. Никто не проклял меня вслед ни на зоне, ни на воле. И пусть этот хмырь не темнит. Я с ним не дружбанил. Даже на зоне сторонился козла. Ни угла, ни хлеба не дал бы, чтоб самому не потерять вое,— увидел кривую усмешку Остапа:

— Да он и на зоне в говночистах пахал, так и не поднялся до мужика, в гнидах канал, ботал вам, что Огрызок ни при чем, случайно в подъезд влетел. Уберите его, лишний он здесь в мужском разговоре,— попросил Остап следователя.

— Сам ты говно раздрызганое, старушачий геморрой! Видал я тебя в жопе пидера, козел облезлый! — взорвался Колька. Остап глянул на него вприщур и сказал, тяжело роняя слова:

— Слушай ты, иль забыл, как на зоне платились за базар? Иль посеял, с кем ботаешь? Да я тебя из-под земли выковырну и жмуром будешь лизать мне пятки, просить пощады! Засиженный лопух! И через годы не прощу твоего базара! Ты еще покрутишься, попрыгаешь на разборке за нынешний треп! Не мечтай, что слиняешь, я еще доживу и достану тебя, пропадлину!

Колька хотел обложить Остапа забористым матом, но по звонку следователя оперативники вывели мужика, затолкали в машину и вернули на базар, хохоча. Они слышали из-за двери как ругались зэки и восторгались Колькой. Тот вернулся в сортир героем, с высоко поднятой головой. Он рассказывал кассирше, как уделал бандюгу, но промолчал об угрозе «бугра» барака. Счел это лишним, мелким, несущественным. И только следователь предупредил охрану следственного изолятора, чтоб следили в оба за этим дьяволом и ни на секунду не спускали с него глаз.

Колька, вернувшись домой, напомнил Катьке о вчерашнем выстреле за окном и рассказал о сегодняшнем визите в милицию. Баба, выслушав, вдруг вся сжалась, побледнела, сказала тихо:

— Ну, теперь жди беды! Эти зря не грозят. И снова твой язык. Опять ты не сумел сдержать его...

— Или я должен был лизать его жопу? Он в бараке всех достал. А меня больше других! Живьем в толчке утопил бы, встреть его один на один. Мне многие за это спасибо сказали бы, и на зоне!

— Ты сам говорил, что он страшней зверя. Я помню твое, как тебя доставал. Нынче что придумает тот змей? Ему все нипочем. И где его ждать, и откуда, никому неведомо. Сколько раз он в бега уходил. Его ни на цепи, ни за проволокой не удержать,— охала баба.

— И не такие как Остап были на зонах. Да где они теперь? Кого на деле убили, других по приговору. Этот тоже не Кащей бессмертный и на него отольют пулю. Сколько не линяй, от пули не смоешься. Она достанет любого,— успокаивал человек Катьку, та вдруг разревелась без видимой причины. И все вздрагивала от каждого звука и шороха. Она уже сама не пустила Димку на балкон, надежно закрыла дверь на шпингалет. И на ночь проверила все форточки.

С того дня она снова стала бояться узких, удаленных от центральной аллеи тропинок и кладбищенских дорожек. Ей казалось, что там ее могут подстеречь сбежавшие бандиты и убить, отомстив Кольке за грязный, несдержанный язык и унизительные оскорбленья. Она сама попросила мужа, и тот каждый вечер встречал бабу с работы. Он понимал, что поделившись, напугал Катьку впервые и всерьез, а потому не высмеивал. Во всем винил самого себя...