Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

Остап запомнил все, что рассказала мать, обдумав сказанное о Снежанке, согласился полностью и перестал дежурить под ее окнами. Вскоре его взяли к себе воры, он быстро освоился у них, считался удачливым, дерзким.

Расставшись со Снежанкой, Остап очень изменился. Стал безжалостным, грубым, мстительным. У него очень скоро появились деньги. Их он тратил на водку и девок, ни одну не любил. И вдруг, словно проснувшись, вспомнил о матери. Ей купил дом за городом с садом и участком. Дал денег на хозяйство и харчи, попросил отказаться от выпивки. Она пообещала и спросила Остапа:

— Где деньги взял, сынок?

— Тебе это знать не нужно! — оборвал резко.

— Я поняла! Скажи, я здесь надолго? С кем жить буду, одна иль приведешь невестку?

— О семье и не мечтай, ее у меня никогда не будет. Живи сама! Мало ли что со мною случится. Из этого дома никто тебя не выгонит.

А вскоре Остапа осудили за воровство. Мать узнала о том из письма, какое получила из зоны. Восемь лет дали сыну. Но через полгода он сбежал. Стукнул в окно поздней ночью, вошел продрогший, уставший. Раздевшись, выключил свет, пил чай в полутемной кухне, прислушивался к каждому шороху за окном.

Как он изменился за прошедшее время. Куда делась его кудрявая шевелюра и беззаботная улыбка. Лицо будто усохло, посерело и сморщилось. Сын стал сутулиться. Он мало говорил. Сказал, что утром он уйдет, но о том, что был дома, мать никому не должна говорить.

Утром, когда мать проснулась, сына уже не было дома. А через месяц снова пришел неожиданно. Дал ей много денег. Велел спрятать их. Себе оставить только на жизнь.

— Не боись, они не кропленые. В Ростове у барухи очистил. Сорвала стерва нимало. Но с ней не побазаришь. Таких, как я желающих, у нее хоть жопой хлебай. Пришлось согласиться на ее условие,— сказал хмуро.

— Коль они чистые, чего прятать? — не поняла женщина.

— Чтоб за хвост не поймали. На баруху тоже могут выйти менты и расколоть до самой задницы,— ответил коротко. О себе ничего не рассказал. Вскоре опять ушел. Услышала о сыне уже через год, он снова отбывал срок в зоне. Спустя два месяца, опять пришел.

Женщина заметила, что Остап возмужал, уже не выглядел измученным. Одет с иголочки, при деньгах, веселый, он шутил с матерью и выглядел беззаботным. Но она чувствовала сына не по словам и шуткам. Видела, сколько седины прибавилось в голове, как потускнели и состарились глаза. Понимала, что устал ее мальчишка от одиночества и холода. Нет у него будущего, нет завтрашнего дня. И будет ли он теперь у сына?

Остап много раз был судим, за грабеж и воровство, за убийства и разбой, за побеги. Сколько раз его ранили при поимках и побегах, сколько пережил и вытерпел на зонах, он не рассказывал матери ничего. Но она много Лет прожила в бараке и хорошо разбиралась по зажившим рубцам и швам, что довелось перенести человеку.

Вот так заснул Остап раздетым, сползло с него одеяло, мать подошла поправить, глянула на тело сына:

— Остапик! Сынка мой! Как же так? За что тебя так мордовали? И арматурой били, пучком колючей проволоки стегали, горячим утюгом спину палили. А вон там шилом ткнули. Это вот финкой порезали. Видно крутою была разборка. Здесь и свинчатки и кастеты походили. Как же ты все это вынес и выдержал? Кто и за что изгалялся над тобой? Малыш мой! Где твоя доля? Почему она такая корявая? Вон все ноги в дырках от пуль. Охрана или менты увечили? С самого детства нет у нас счастья! Где оно заблудилось? Да и есть ли оно на свете? Вон даже пальцы тебе ломали. Под ногти совали иголки. Свои бандюги на разборке, иль менты забавлялись? Когда ж мы с тобой заживем спокойно? Дождусь ли я от тебя внуков? А может, есть у тебя дети? Ведь ты добрый и стал бы хорошим отцом...

Остап проснулся, увидел мать, натянул на себя одеяло:

— He плачь, мам! Я живой! Где-то слегка поцарапан, так это ж мелочи, на то родился мужчиной, нас рубцы украшают...

Он больше не говорил о Снежанке. И можно было подумать, что навсегда выкинул ее из сердца и забыл. Но нет, вон на плече имя девчонки, посеченное «ежом». Снята не раз кожа, но имя осталось. Ни одной буквы не вытравили, хотя били жестоко. За что?

Смолчал Остап, как линяя в бега вместе с двумя зэками, спрятал на поясе мешочек с сухарями. Ни с кем не поделился, сам грыз украдкой. Когда запасы закончились, а до железной дороги оставалось больше сотни километров по морозу и сугробам, те двое остались в снегу умирать, Остап пошел дальше один. Ему хватило сухарей до самой воли. А через полгода те двое пристопорили его уже в Одессе. Он давно считал их жмурами. Но им повезло. На них наткнулись охотники и не выдали милиции. Отогрели, накормили, дали с собой вяленого мяса и привезли на нартах к поезду...

Ох, и жестокой была разборка. Остапа решили замокрить. Выплыли сухарики. Сам проговорился под пыткой, когда раскаленные гвозди втыкал под ногти услужливый сявка.

Хотели выбросить «из закона», но кто-то вспомнил о прежних заслугах, и Остапа оставили дышать.

А вот финачом его свалили за жадность. На доле обжал кента, какой вместе ходил в дело. Тот по бухой раздухарился, назвал Остапа грязно. Стали махаться, вот тут и саданул кент, погорячился. Но ничего, уладили. Хорошо, что кент косой был, чуть-чуть промазал. Будь потрезвее, давно лежал бы Остап на погосте. И кроме матери никто не вспомнил бы его.

Правда, у него в каждой зоне оставались свои обязаники. Их он имел на всякий случай для лихой беды. Так его учили настоящие «воры в законе» и советовали в каждой ходке:

— Нам, фортовым, нельзя без обязаников. Они везде, и на воле, и на зоне годятся. Его хоть куда принорови! Хамовку обеспечит, кайф достанет, постирушки справит, на стреме постоит, хочешь буквой зю загнешь, иль положняк сдерешь. Обязаник — вещь удобная, плоди их, как вшей в портках. С той разницей, что вши тебя грызут, а обязаников сам «доишь». Они, как кошельки, любого тряхнешь, когда прижмет.

Эту нехитрую науку Остап запомнил сходу. Скоро оценил совет фортовых. Он пользовался им в каждой зоне, и ни разу не случалось прокола. Его знали во многих зонах. Милиции и прокуратуры всегда разыскивали Остапа. А он, словно заговоренный, уходил из самых охраняемых и удаленных зон. Он был как ураган, какой, наделав бед, исчезал бесследно. За ним ходил хвост легенд и слухов, над какими нередко смеялся. Иногда он появлялся на самых богатых курортах, где отдыхали знаменитости. Изредка появлялся в своем городе, приходил в самый центр, смотрел, чем торгует провинция в своих ювелирных магазинах, любезничал с молодыми продавщицами, какие хоть и слышали, но не знали Остапа в лицо. Он узнавал от них, когда ожидается новое поступление товара, и что именно привезут в ближайшее время.

За ювелирным магазином был тенистый парк с липовыми и каштановыми аллеями, здесь расположились выносные кафе, всякие бистро приютились среди берез. Тут отдыхал городской бомонд, а возле многочисленных палаток тусовались молодые, студенты и всякие бездельники, каких горожане называли отморозками. Кто-то пил квас и минералку, другие пиво, были и те, кто покуривал «травку», или, уколовшись за палаткой, валялись на лужайке, кайфуя, ловя глюки.