Ева Модиньяни - Невеста насилия

Проблема Конни Коралло решена, подумала Нэнси, а вот ее собственная мука — безысходна. С детских лет она носила и будет носить ее в себе, словно проклятье.

Нэнси закрыла глаза и подумала о предстоящей встрече с Хосе Висенте. Они не виделись по крайней мере лет десять, но и тогда, и сейчас встречались тайком. Для госпожи Нэнси Карр было просто немыслимым появиться в обществе рядом с Хосе Висенте Доминичи.

— Как всегда — великая женщина! — воскликнул Хосе Висенте. Он шел ей навстречу, плащ его развевался, словно крылья большой птицы. У него была забавная, неуклюжая походка, он широко расставлял ноги, а корпус наклонял вперед. Казалось, он того и гляди упадет. Очень крупный, он заполнил собой всю комнату. Нэнси утонула в его объятиях. Он отстранил ее, чтобы восхищенно разглядеть.

— Ты блистательна, — с обожанием пробормотал он и помрачнел. — А я? Сильно постарел?

— Ты все тот же, — солгала она, хотя заметила и глубокие морщины, избороздившие его лоб, мешки под глазами и поседевшие волосы.

— Славная врунишка, — шутливо упрекнул он и нежно взял ее лицо в свои большие руки.

— Если бы не морщины и незначительная седина, ты бы выглядел на тридцать, — она провела рукой по его лбу и взъерошила волосы.

— Мне уже шестьдесят пять, — напомнил он грустно. — Ты забыла, принцесса? — Он сжал ее руки в своих, глядя на нее смеющимися глазами. Ее присутствие волновало — у него сильно билось сердце.

— Я все помню, — ответила Нэнси. Она в самом деле помнила все об этом добром великане, который оберегал ее как заботливый отец и любил ее когда-то нежно и преданно.

— Тогда вспомни, что в последний раз, когда мы виделись, волосы у меня еще были черными.

— У меня тоже. Этот замечательный темный с медным отливом цвет — дело рук моего парикмахера, — призналась Нэнси.

— А у меня не было всех этих морщин, — продолжал он.

— С морщинами ты неотразим, — возразила Нэнси.

— Слишком много ты болтаешь, принцесса, — упрекнул Хосе. Они сели рядом на диван в комнате ожидания, предоставленной им авиакомпанией. Самолет Нью-Йорк — Лос-Анджелес — Рим вылетал через два часа. Редко у них выдавалось столько времени, чтобы побыть наедине.

— Без дураков, — упорствовала Нэнси, — ты в отличной форме.

— Будет врать! Расскажи лучше о себе.

За этим бесстрастным лицом африканского идола скрывались нежность и мягкость. Нэнси погладила пальцем его приплюснутый нос.

— Я тоже старею, Хосе, — призналась она. — Но не жалуюсь. — Разговор о том, как они выглядели, был спасительной уловкой, чтобы скрыть горечь неизбежной разлуки. Была бы возможность, Нэнси предложила бы ему себя, чтобы еще раз почувствовать его нежную мужскую силу. Хосе если бы осмелился, взял бы ее еще раз, так велико было его желание, не угасшее с годами.

Стюардесса вкатила тележку-поднос, уставленную чашками с серебряной кофейницей, подсоленными тостами, пирожными и фруктами. Она улыбнулась, подвинула сервировочный столик к дивану и ушла, пожелав приятного аппетита.

— Что тебе хочется? — он показал на все это изобилие.

— Крепкого обжигающего кофе. Придерживаюсь диеты. А тебе?

— Стакан воды, берегу сердце.

— Что с сердцем?

— Кажется, старый насос переработал, — он улыбнулся и постучал по левой стороне груди. — Ничего серьезного, — заверил он.

— Почему ты уезжаешь именно сейчас?

— Здесь я буду тебе мешать. У нас ведь земля и дом на Сицилии. Помнишь? И никто ими не занимается. Жизнь на природе полезна для сердца.

— У тебя есть ранчо в Калифорнии, — возразила она. — Почему же ты уезжаешь? Я хочу услышать всю правду.

— Клянусь говорить правду, только правду. Ничего, кроме правды, — торжественно произнес Хосе. — Ты же решилась на серьезный шаг. Противники будут придирчиво копаться в твоем прошлом. Печать и средства массовой информации разгуляются вовсю. Как пить дать начнут докучать и мне. Политические и журналистские сраженья не для меня. Это — твоя стихия. Для кандидата в мэры бывший муж с бурным подозрительным прошлым — нежелательный факт.

— Мы были женаты двадцать шесть лет назад. Это ни для кого не секрет. Они будут ломиться в открытую дверь и изобретать колесо.

— Не надо было тебе выходить за меня замуж, принцесса. У меня не хватило здравого смысла избежать этого, — сказал Хосе.

Нэнси отпила горячего кофе из чашки.

— А я, напротив, повторила бы это и сейчас, — убежденно сказала она.

— Твой муж не согласился бы, — в его голосе звучала ирония.

— Он знает, что ты был замечательным отцом моему сыну и неоценимым другом мне. Дорогой мой, обожаемый, нескладный и нежный Хосе, — голос ее задрожал от волнения, она прижалась к нему.

— Ты воистину великая женщина, — прозвучал его густой баритон. — Думаю, что не найти никого достойнее тебя на должность мэра Нью-Йорка.

— Мне понадобится столько голосов, — озабоченно сказала она.

— И у тебя они будут. У нас есть надежная опора. Друзей много, они тебя поддержат.

— Меня ждет жестокая борьба. — Нэнси прижалась к нему, как ребенок. — Она еще и не началась, а уже грохочет канонада. Я очень боюсь, Хосе.

— Все будет хорошо, не бойся, — успокоил он. Ему были знакомы выдержка и решительность Нэнси, — не забывай только моего совета — всегда говори правду.

— Не забуду, — она уткнулась лбом в его плечо.

Вскоре они попрощались. Когда Нэнси увидела, как он скрылся за дверью, ее охватило ощущение беспросветного одиночества.

Именно Пит, младший сын, первым заметил машину отца. Вечерние тени легли у домов и особняков квартала, в небе, еще голубом и светлом, уверенно взмыл лайнер. Пит узнал мотор «форда» по звуку, когда машина завернула за угол и медленно въехала в аллею, ведущую к дому.

— Папа приехал! — возбужденно сообщил мальчик, вбегая в гостиную.

Бак, крупная немецкая овчарка, начал восторженно повизгивать, но прежде, чем он успел разразиться радостным лаем, Мюриэль приказала:

— Уймите пса, а то сорвется сюрприз!

Пит бросился на Бака, вскочил ему на спину, как ковбой на родео, и своими слабыми ручонками сжал ему пасть. Кончилось тем, что оба они, мальчик и пес, повалились на ковер. Мюриэль прикрыла дверь комнаты, погасила свет и приказала детям.

— Замрите! Чтоб слышно было, как муха пролетит!

Мотор замолчал, в темноте хлопнула калитка и послышались приглушенные шаги по заросшей травой тропинке. Беззвучно повернулась ручка, распахнулась дверь, и голос Артура разнесся по комнатам.

— Мюриэль, Пит, Гвендолен, Харрисон, Бак! Эй, да есть тут хоть кто-нибудь?

Мюриэль, хрупкая женщина тридцати пяти лет с кроткими глазами и золотистыми волосами, пригладила на бедрах облегающее платье. Оно стало ей тесновато в последнее время. Вот беда! Значит, она опять поправилась. После праздника придется сесть на диету, — подумала она. Гвендолен поднесла руку к выключателю.